Но наряду с этими теплыми чувствами где-то там, в мутных древних глубинах души, продолжал жить страх. Он ни на минуту не позволял забыть: нолькры и снурлы — вечные враги; нолькр — хищник, снурл — жертва. Так было испокон веков, и так будет всегда.
Разум пытался этому сопротивляться. Разум придумывал отговорки: Феенауэрхальт другой, он непохож на остальных нолькров, он не может быть монстром, потребляющим жизни разумных существ. Ведь встречаются, к примеру, вегетарианцы среди снурлов? Так почему среди нолькров не может быть чего-то подобного? Так убеждал себя день за днем Болимс Влек и почти убедил. Но одна-единственная фраза, так легко и небрежно брошенная, вдребезги разнесла старательно создаваемую иллюзию. Это было больно. Самые страшные опасения оправдывались. Никогда не станет снурл Болимс Влек другом нолькру Кьетту Кравверу. Потому что никто не дружит с курами, свиньями и прочей домашней скотиной, предназначенной на убой. Ее кормят, за ней ухаживают и от опасностей берегут — пока не придет пора пускать под нож…
Такова правда — он понимал. И все-таки хотел, должен был услышать ее еще раз, от самого Феенауэрхальта. Должен, и все тут.
— Феенауэрхальт, скажи, — сипло, не своим голосом попросил Влек. — Только честно. А тебе лично уже приходилось охотиться на снурлов?
— Что значит «уже»? — Кьетт вскинул на снурла удивленные глазищи… и все понял, вот что самое ужасное.
— Слушай! — старался сказать твердо, но в голосе предательски зазвенела обида. — Так дальше продолжаться не может! Давай проясним раз и навсегда. Если я говорю, что нолькры охотятся на снурлов, я имею в виду диких нолькров и первобытных снурлов, и речь идет о далеком историческом прошлом. Не знаю, как у вас, а в нашем мире, в наше время охота на разумных существ противоречит всем морально-этическим нормам. Да есть еще и уголовное законодательство, в конце концов! Я не знаю, может, где-нибудь, на дальних западных островах, еще остались хищные племена. Но я ни разу не слышал, чтобы даже в самые страшные дни войны хоть один нолькр напал на снурла! И никаких там «уже» или «еще» в этом вопросе быть не может. Я ясно выразился? Тогда все! — Он отвернулся к стене, зарылся лицом в солому. Хорошее настроение было безнадежно испорчено.
Снурл всхлипнул. Вытер набежавшую слезу. Потом осторожно, будто боясь обжечься, погладил пухлой ладошкой острое, худое плечо нолькра.
— Феенауэрхальт… Ну не надо, пожалуйста, не обижайся! Я дурак, я все время какие-то глупости говорю, прости!.. А я буду стараться, да! Я сейчас огонь выпущу, как ты велел, смотри!
— Отстань! — дернул плечом Кьетт, уже чувствуя, что обида тает, как масло на сковороде. Ну не умел он долго злиться, что поделаешь, если характер такой? — Не стану смотреть! Ты меня это… оскорбил своими грязными инсинуациями… — И добавил в лучших традициях искаженной логики: — И знаешь что! Хватит уже язык ломать этим Феенауэрхальтом! Вот же имечко боги послали — без полкварты не выговоришь! Можешь звать меня просто Энге.
— Как скажешь, — просиял Болимс Влек.
А Иван почувствовал вдруг легкую досаду: ему, Ивану, Кьетт дружеского обращения пока не предлагал. Может, людоедом его надо было обозвать, тогда проникся бы?
Но огонь в тот день Влек так и не «выпустил», хоть и обещал. Перенервничал, сконцентрироваться не смог, как ни старался. Зато это сделал Иван, до последнего не веривший в успех.
— Ну не веришь и не верь дальше, — разозлился Кьетт. — Но захотеть-то ты можешь?
— Как я могу хотеть того, во что не верю? Бред какой то!
— Ничего не бред! — Похоже, в Кьетте Краввере пропадал тонкий психолог. — Скажи, тебе в детстве никогда не хотелось летать, как птичке? Так вот, чтобы взмахнул руками и полетел, полетел…
Наверное, в детстве этого хочется всем.
— И ты верил разве, что такое возможно?..
Нет, не верил. Не мог поверить собственным глазам! Очень маленький, очень робкий, но все же явно различимый в полумраке комнаты огонек трепетал на самом кончике его пальца! Казалось, будто он вытекает из-под ногтя.
От потрясения у Ивана перехватило дух. В голове сделалось пусто и гулко, потому что все старые представления о природе вещей оттуда ушли окончательно, а новые пока не сформировались. И в этой пустоте роились обрывки мыслей. Неужели такое возможно? Неужели он сделал это? Сам, без посторонней помощи, без мертвецов и трав? Горит, надо же, горит и светит! И не обжигает! Интересно, почему не обжигает, ведь огонь?..
Только подумал — и палец пронзила острая боль. Огонек тут же погас, на его месте налился желтый волдырь.
— Это еще что такое?! — Вместо того чтобы восхититься небывалым Ивановым достижением, Кьетт его отчитал. — Холодный надо было огонь хотеть! Не хватало, чтобы ты сам себя поджарил!
Но Иван его сентенций почти не слушал, он млел от восторга. Он чувствовал себя если не богом всемогущим, то кем-то очень похожим. Вот вернется домой, вот он всем тогда покажет!.. Но тут его буквально сразила жуткая мысль: ПОНТЕЦИАЛЫ!
— А дома я так не смогу, да?
Кьетт фыркнул:
— Разумеется, сможешь. Уж на такую-то малость ваших потенциалов за глаза хватит!
— Мысли он, что ли, читал?
«Теперь не нужно будет никогда зажигалок покупать и спички!» — возликовал новоявленный чародей, хотя радость была глупой. Он и раньше их нечасто покупал, потому что почти не курил. Ну баловался иногда с ребятами в ранней юности, а привычки так и не приобрел. Но разве могла такая малость умерить его восторг? Ведь теперь он стал самым сильным магом своего мира! Нет, не так! Единственным настоящим магом своего мира! И пусть в других мирах его достижение можно разве что с детским лепетом сравнить — какое ему дело до чужих миров?
Больше они в тот вечер магией не занимались — утомительным оказалось это дело, сон сморил начинающих магов. Иван продрых до самого утра как младенец, даже на другой бок за всю ночь ни разу не перевернулся — так затекло тело, что еле согнулся потом, и дежурное причитание бабы Лизы: «Старость не радость» — сразу пришло на ум.
Оказалось, что пробудился он раньше всех. Квадратик розового неба проглядыват сквозь окошко-отдушину. Рядом, уткнувшись в солому лицом, спал Кьетт. Почему-то Ивану показалось, что нолькру холодно, и он накрыл его своим плащом. «Мм…» — тихо сказал тот и перевернулся на спину, проснуться не проснулся, но вид у него стал довольный.
Тогда Иван поискал глазами снурла — вдруг тоже мерзнет? — но нашел не сразу. Каким-то образом тот откатился к дальней стене, да еще и под стол завалился. И спал нехорошо, навзничь, запрокинув голову, подергиваясь всем телом и дрожа веками. И ногами мелко перебирал, будто хотел бежать куда-то. Кошмар ему, похоже, снился. Из сострадания Иван осторожно тряхнул его за плечо, совсем легко, чтобы не разбудить, только дурной сон перебить. Но Влек вдруг взвизгнул и мгновенно подскочил как ужаленный. Долго оглядывался, моргал осоловелыми, невидящими и непонимающими глазами. А потом объявил без всякой преамбулы типа «доброго утра»:
