В ее сознании не было ни тревог, ни ожиданий — только
пустынное спокойствие, лишенное страха. Она ждала так, как ждал бы камень. Но в
тех детских уголках ее сознания, которые остались живы и существовали в течение
шестнадцати столетий по имперскому абсолютному времени со дня ее смерти,
Императрица лелеяла ребяческие мысли, играла в детские игры.
Дитя-императрица со злорадным удовольствием таращилась на
одну из тех, кто взял ее в плен. Она часто пользовалась своей нечеловеческой
холодностью и скованностью для того, чтобы унижать всевозможных просителей —
тех, кто являлся с покаянием или жаждал возвышения. Такие чаще приходили к ней,
чем к ее брату. Анастасия, если нужно, могла сидеть не шевелясь и не моргая
хоть несколько дней. Она погрузилась в смерть в возрасте двенадцати лет, и
что-то детское осталось в ней до сих пор: она любила наблюдать за играми. Ее
неподвижный, застывший взгляд, конечно же, действовал на обычных живых людей.
Очень могло быть и так, что за четыре часа она могла этим взглядом «достать»
даже женщину-рикса. Она нервничает? Что ж, очень хорошо. В те решающие секунды,
когда придет спасение, эта нервозность может оказаться не лишней.
В любом случае, заняться больше было нечем.
Увы, захватчица-рикс тоже демонстрировала нечеловеческую
выдержку — наверное, непросто было столько времени целиться из бластера прямо в
голову Императрицы. Дитя-императрица на мгновение представила себе ранение в
голову с расстояния менее двух метров. О реанимации не могло бы быть и речи:
головной мозг попросту испарился бы. И вообще — после того, как отбушевал бы
смерч плазмы, от тела Императрицы выше талии мало бы что осталось.
К ней пришла бы окончательная смерть — не приносящая ни
возвышения, ни власти. После существования в течение шестнадцати веков по
абсолютному времени (но по субъективному, за счет странствий — только в течение
пяти веков) Императрица могла наконец погибнуть. Первопричина существования
Империи могла исчезнуть.
А Императрица, несмотря на то, что она, в привычном смысле,
была лишена каких-либо желаний, как их лишен айсберг, очень не хотела, чтобы
такое случилось. Не так давно она сказала брату при встрече обратное, но теперь
понимала, что говорила неправду.
— Теперь зал — под надзором имперской разведки,
миледи, — услышала голос Императрица.
— Значит, уже скоро, — еле слышно произнесла она.
Рикс склонила голову набок. Эта мерзавка все время
прислушивалась к шепоту Императрицы, как бы тихо та ни произносила слова. Будто
пыталась подслушать: наверное, думала, что и вправду услышит, что говорит
невидимый собеседник Императрицы. А может быть, она попросту была озадачена и
гадала, что означает этот разговор пленницы самой с собой. Вероятно, думала,
что та сошла с ума.
Но собеседник, «поверенный» Императрицы, был необнаружим —
вернее, его можно было бы обнаружить только с помощью очень тонкой и смертельно
опасной операции. Нервная система Императрицы и ее симбиант Лазаря были опутаны
наносетью, нити которой были вплетены в нее, будто ленты в волосы. Эти нити
были неотличимы от органов тела и сотканы из дендритов, снабженных
императорской ДНК. Иммунная система Дитя-императрицы не только не отторгала
имплантат — она добросовестно оберегала его от болезней, хотя с чисто
механической точки зрения устройство являлось паразитом и пользовалось энергией
хозяина, не выполняя при этом никаких биологических функций. Однако устройство
нельзя было назвать нахлебником — нет, у него тоже была причина жить,
существовать.
— А как Другой? — спросила Императрица своего
«поверенного».
— Все хорошо, миледи.
Императрица едва заметно кивнула, не спуская глаз с
женщины-рикса. С Другим все было хорошо уже почти пятьсот субъективных лет, но
в эти странные, почти мучительные мгновения было приятно в этом убедиться.
Конечно, каждое человеческое племя из тех, кто рассеялся по
вселенной, изобрело ту или иную форму приближения к бессмертию — по крайней
мере для богачей. Приверженцы культа риксов предпочитали медленную алхимическую
трансмутацию-апгрейд, постепенный переход от биологии к машине по мере того,
как часовая пружина их жизни мало-помалу ослабевала. Фастуны придумали
бесчисленное множество разновидностей биологической терапии — вплетение
теломеров, трансплантацию органов, медитацию, микрохирургическое укрепление
иммунной и лимфатической систем. Так протекала долгая сумеречная борьба с раком
и скукой. Тунгаи мумифицировали себя вместе с колоссальным объемом данных (они,
помешанные на ведении дневников, были превосходными создателями образов и
оставляли после себя модели личности, сканограммы с высочайшим разрешением и
повседневные записи о себе самих — в надежде на то, что в один прекрасный день
кто-нибудь их каким-то образом воскресит).
Но только в Империи Воскрешенных смерть сама стала ключом к
вечной жизни. В Империи смерть превратилась в путь к просвещению, к переходу в
более возвышенное состояние. Мифы древних религий сослужили Императору хорошую
службу и оправдали единственный, но важный недостаток симбианта Лазаря: он не
приживался в теле живого хозяина. Поэтому богатые и известные люди в Империи
проживали срок, отпущенный им природой — около пары столетий, — и только
затем переступали порог.
Первым переступил этот порог сам Император. Он пошел на
величайший риск, дабы испытать свое изобретение, — он добровольно
расстался с жизнью, и впоследствии этот его поступок стали называть Священным
Самоубийством. Последний эксперимент он провел на самом себе, а не на своей
умирающей младшей сестре, которую мечтал вылечить от болезни, укравшей у нее
детство. Анастасия стала Первопричиной. Этот поступок, а также единоличный
контроль над симбиантом — возможность торговать изобретением или наделять им
верноподданных слуг семейства — вот что лежало в основании Империи.
Дитя-императрица вздохнула. Так долго все шло хорошо.
— Очень скоро будет предпринята попытка
освобождения, — проговорил голос.
Императрица не стала отвечать. Взгляд ее мертвых глаз был
прикован к риксу. «Пожалуй, — думала Императрица, — та немного
побледнела». Другие заложники всхлипывали, вели себя беспокойно.
А Анастасия была неподвижна и молчалива, как камень.
— Так что, миледи?
Императрица не ответила «поверенному».
— Быть может, вы хотите попить воды?
В последние пятьдесят лет это предложение звучало очень
часто. Будучи биологически всемогущим, Другой нуждался в воде, причем — сильнее
человека. Порой его мучила жажда. Рядом с Императрицей, как всегда, на столе
стоял стакан, до краев наполненный водой. Но ей не хотелось прерывать своего
поединка с женщиной-риксом, этой борьбы двух воль. Хотя бы раз Другой мог
подождать, как ждала сама Императрица — терпеливо. Очень скоро рикс должна была
занервничать под ее неотрывным взглядом. За этими стальными
усовершенствованными глазами явно крылось что-то человеческое.
— Миледи?
