— А вы хотели бы увидеть Южный Полюс?
Зай откровенно удивился.
— Не знал, что он населен.
— Не слишком. Несколько поместий — а в остальном на
полюсах безлюдные, мертвые пустыни. Но я, как вам известно, поборница смерти. И
мой новый дом на полюсе окружен роскошной пустошью. Там я намереваюсь прятаться
от давления столицы.
Зай кивнул. Он должен был знать о ее состоянии. «Чокнутая
Сенаторша» — так ее называли «серые». Женщина, которую сводили с ума толпы и
большие города, но которая сделала политику своей профессией.
Зай сглотнул подступивший к горлу ком и ответил:
— Мне бы хотелось на это взглянуть, сенатор.
— Если так, поезжайте завтра туда со мной,
капитан-лейтенант.
Он поднял бокал.
— За роскошную пустошь.
— Воистину серая местность, — с улыбкой отозвалась
она.
2. Попытка спасения
Ни один план не выдерживает столкновения с реальным
противником.
Аноним, 81
Сенатор
Она проснулась безумной. Кратковременное оледенение быстро
отпустило ее. Переплетение мельчайших переплетенных между собой статических
полей спало, и время хлынуло в ее тело, как вода через внезапно обрушившуюся
дамбу, и залило долину, так долго противившуюся ему. Сознание очнулось,
вынырнуло из холодного сна — обнаженное, незащищенное от бушующего шторма
разумов, переполнявших город.
Она проснулась безумной.
Здесь, в эти беспомощные мгновения, в ее мозгу на все лады
кричала столица. Миллиарды разумов ревели, стонали, визжали подобно огромной
стае чаек, терзающих клювами тушу какого-то гигантского животного, выброшенного
волнами на берег, дерущихся друг с другом за добычу. Но даже в своем безумии
она осознавала источник этих воплей: гниющей тушей была Империя, а
оглушительный хор пронзительных голосов — мириады тех, кто боролся за власть и
престиж: в имперской столице. Шум этой борьбы звучал внутри нее раскатами
грома. На краткие мгновения она переставала ощущать самое себя. Ее личность
превращалась в одинокого альпиниста, поглощенного горной лавиной.
А потом раздалось негромкое шипение, слышное даже на фоне
жуткого оркестра. Это антиэмпатический браслет приступил к серии инъекций. Под
действием лекарства ее эмпатическая чувствительность пошла на убыль. Голоса
начали утихать, шум притупился, вернулось ощущение «я».
Женщина вспомнила, кто она такая, в ее сознании завертелись
имена, которыми ее называли в детстве. Нарайя, Найя, Нана. А потом — титулы и
звания, полученные в молодости. Доктор Нара Оксам. Депутат Вастхолдской
ассамблеи Оксам. Ее превосходительство Нара Оксам, представитель планеты
Вастхолд в правительстве его величества. Сенатор Нара Оксам, председатель
фракции партии секуляристов.
Известная в народе как Чокнутая Сенаторша.
По мере того как буря в ее психике утихала, Оксам постепенно
успокоилась и сосредоточилась на городе, стала прислушиваться к его тону и
характеру. Здесь, на планете, которую было принятой именовать Родиной или
Домом, ей всегда грозила эта лавина голосов, этот жуткий психический шум, из-за
которого ребенком она провела столько лет в лечебнице. Но порой в эти
мгновения, когда антиэмпатический препарат наполнял ее кровеносные сосуды, в
эти моменты между безумием и здравомыслием Наре удавалось уловить определенный
смысл, расслышать отдельные ноты сложной, хаотической музыки, исполняемой
городом. Для политика такая способность была совсем не лишней.
Звук политики Империи Воскрешенных сегодня был
встревоженным. Что-то сгущалось. Казалось, оркестр настраивается, пытается
взять одну и ту же ноту. Нара попыталась сосредоточиться сильнее, подключить
свое сознание к этой теме беспокойства. Но очень скоро ее эмпатия утихла
окончательно, ликвидированная лекарством.
Ее безумие было временно излечено, она стала глуха к воплю
города.
Сенатор Нара Оксам глубоко вдохнула, потянулась, размяла
пробуждавшиеся мышцы, села на кровати для холодного сна и открыла глаза.
Утро. Небо цвета лососины, лучи оранжевого солнца сквозь
стекла пузыря пентхауза, грани Алмазного Дворца, отсвечивающие кровью.
Стеклянные стены приглушали шум столицы. Благодаря вживленным волокнам углерода
стекло почти не дрожало, когда мимо пролетали вертолеты. Но город жил и шумел.
Нара замечала мигающие огни вывесок, аэрокары вдалеке, разогревавшие воздух
так, что возникало жаркое марево. Холодный сон действовал благотворно. Нара не
чувствовала сонливости, глаза открывались легко, будто она закрыла их всего на
мгновение.
Мгновение, которое продлилось…
Большой настенный дисплей в спальне показывал дату. С той
поры, как она погрузилась в холодный сон, здесь, на столичной планете, миновало
три коротких месяца. Это было загадочно и пугающе. Как правило, статические
перерывы у сенаторов продолжались по полгода.
Значит, происходило что-то очень важное. К Наре Оксам
возвратился тот тревожный звук, который она слышала на грани безумия. Она
сделала запрос, желая узнать о состоянии своих коллег. Большинство из них уже
прошли стадию оживления, остальные пробуждались. Весь Сенат разбудили по
какой-то особой причине.
Как только сенатор Нара Оксам перешагнула черту у подножия
ступеней Форума, именуемую Рубиконом, ее сразу словно окатило бодрящей волной
политики, и эта волна смыла бесформенную тревогу, которую Нара ощутила, выходя
из холодного сна.
Краешком сознания она уловила бубнящий голос обструкциониста
от фракции наследуемой интеллектуальной собственности. Обструкционисту уже
исполнилось восемьсот семьдесят, и его голос для сенатора Нары Оксам звучал
расслабляюще и вне времени, как шум волн далекого океана. Еще дальше из
наполненного эхом пространства вспомогательной аудиосистемы доносился
размеренный гул: заседания комиссий, отрывистые звуки — проходили короткие
конференции с представителями масс-медиа. Слышались и самоуверенные голоса тех,
кто собрался на заседание Партии Верности. Ну, и конечно, шли дебаты в Большом
Форуме. Их легко было отличить по особому, торжественному резонансу.
Нара моргнула и получила извещение о том, что на трибуне
сейчас выступает сенатор Пурам Дрекслер. В крошечном уголке синестезического
поля зрения Нары появилось его лицо — знакомые молочно-серые глаза и плавные,
мягкие складки мясистого лица. Председателю Сената, занимавшему положение
номинального главы парламента, по слухам, было больше двухсот пятидесяти лет
(не считая анабиоза и прочих скидок на релятивистский возраст — не по
имперскому абсолютному времени). Однако его на редкость старческое лицо никогда
не казалось Наре настоящим. На Фатаве, планете, которую Дрекслер представлял в
Сенате, хирургическое старение было так же модно, как омоложение.
Престарелый солон вяло откашлялся. Этот сухой звук был
подобен тому, что возник бы, если бы кто-то медленно высыпал на стекло
пригоршню щебня.
