Дом не пожалел ничего. Он даже вскрыл ту самую, заветную
упаковку кофе, принадлежавшую прежнему владельцу. Этот волшебный напиток он
приготовил после того, как люди покончили с трапезой.
Дом наблюдал и ждал. Ему не терпелось увидеть, что же
произойдет в результате всех его стараний. Он так часто читал о том, что хорошо
приготовленная еда была ключом к началу доброй беседы.
И вот теперь настало время проверить справедливость этого
утверждения.
Капитан-лейтенант
После обеда Нара Оксам отвела гостя в комнату, откуда
открывались восхитительные виды. Как и предельно изысканные блюда, поданные к
обеду, так и пейзажи за окнами буквально сразили Зая. Обрывистые склоны гор,
чистые небеса и чудесные далекие водопады. Наконец-то — возможность отдохнуть
от столичных толп. Но наибольшее восхищение у гостя все-таки вызвал камин —
очаг, который обязательно нашелся бы в наданском доме. Хозяйка и гость вместе
сложили маленькую пирамидку из настоящих дров. Нара длинными ловкими пальцами
разожгла огонь.
Зай бросал взгляды на лицо хозяйки, озаренное языками
пламени. Взгляд Нары Оксам менялся. С каждым часом, проведенным в полярном
доме, взгляд ее становился все более рассеянным, несфокусированным — как у
сильно пьющей женщины. Лаурент догадывался, что она перестала принимать
лекарство, которое спасало ее от безумия в городе. Она становилась более
чувствительной. Он почти физически ощущал силу ее эмпатии, настроенной на него.
«Интересно, что она сумеет выудить?» — гадал он.
Зай старался не думать о том, что может произойти между ним
и хозяйкой дома. Он ничего не знал о традициях Вастхолда. Эта экскурсия на
полюс могла быть обычным жестом вежливости по отношению к чужаку, общепринятым
проявлением внимания к получившему высокую награду герою и даже попыткой
скомпрометировать политического оппонента. Но это был дом Нары, и они тут были
совсем одни.
Мысли о возможной близости возникали сами собой и
продвигались по сознанию со скрипом — Зай давно забыл о чем-либо подобном. Со
времени освобождения полученные в плену побои и перенесенные пытки часто давали
о себе знать, тело отзывалось болью, порой приводило в отчаяние, время от
времени появлялись чисто технические проблемы, но с той поры Зай никогда не
ощущал желания.
Могла ли Нара заметить его мысли — вернее, полумысли — о
возможной близости? Зай знал, что большинство синестезических способностей
обостряются в благоприятной среде. А у нее?
Зай решил выказать любопытство, чтобы хотя бы немного
отвлечь Нару (и себя самого) от других его мыслей. И он задал вопрос, который
вертелся у него на языке со времени их первой встречи.
— А как ощущается эмпатия в детстве? Когда вы поняли,
что умеете… читать мысли?
Такое определение вызвало у Нары смех — как и ожидал Зай.
— Не сразу, — ответила она. — Я этого долго
не понимала.
Я выросла на равнине. Там так пусто… На Вастхолде есть
префектуры, где на один квадратный километр приходится меньше одного человека.
Бескрайние равнины в поясе ветров, чье однообразие нарушают только Кориолисовы
горы. Они и создают туннели, из-за которых ветры пробивают эрозионные русла, а
эти русла в конце концов превращаются в ущелья. Повсюду на равнине слышно, как
поют горы. Резонансы ветра непредсказуемы, нельзя искусственно настроить гору
на определенный звук. Говорят, что даже риксский гигантский разум не смог бы
справиться с такой математической задачкой. Каждое ущелье как бы играет
собственную мелодию — медленную, протяжную, как стоны китов. Порой горы
производят звуки более низкой частоты, чем способно воспринять человеческое
ухо, и тогда ноты звучат, как удары в басовый барабан. Проводники, которые
водят экскурсии по горам, способны различить по звуку склоны разных гор с
закрытыми глазами. Наш дом выходил на гору Баллимар, а ее северный склон издает
звуки от басовых биений до сопрано — это когда усиливается ветер. Словно сирены
предупреждают о начале бури.
Сначала мои родители думали, что я идиотка.
Зай изумленно взглянул на Нару, гадая, нет ли у этого слова
на ее родной планете более мягкого значения. Она в ответ покачала головой. Эту
мысль было легко прочитать.
— Там, на равнине, мои способности были незаметны. В
пустынной, безлюдной местности я не страдала безумием, а эмоциональное
излучение от многочисленного семейства было почти неощутимым и не доставляло
мне страданий. С родственниками я могла не только читать эмоции, но и
передавать их. Эта связь давалась мне очень легко. В семье меня считали
глупенькой, но при этом — девочкой с хорошим, легким характером. Мне во всем
угождали, а я понимала все, что происходило вокруг меня, но не любила помногу
говорить. И так ведь все было ясно, без слов.
Зай вздернул брови.
— Странно, почему же я тогда стала политиком, да?
Он рассмеялся.
— Вы читаете мои мысли.
— Прочла, — не стала спорить она, наклонилась и пошевелила
дрова кочергой.
Огонь теперь горел ровно, стало так жарко, что они
отодвинулись на метр.
— Но говорить я умела. И родители ошибались насчет моих
способностей, я была очень сообразительна. Если я знала, что мне светит
поощрение, то старательно выполняла устные уроки с компьютером. Но мне была не
нужна речь, поэтому страдали вторичные языковые навыки — чтение и письмо.
А потом я впервые попала в город. Зай заметил, что ее пальцы
крепче сжали кочергу.
— Я думала, что город — это гора, потому что слышала
его звуки издалека. Я думала, город поет. На большом расстоянии город подобен
океану. Удары волн звучат приглушенным гулом, постоянным, беспрерывным фоновым
шумом. В Плейнберге тогда жило несколько сотен тысяч человек, но я слышала
несколько десятков резких теноровых нот, которые доносились от того места, куда
мы ехали. Это был шумный, крикливый политический праздник. Местная мажоритарная
партия пробилась в континентальный парламент. Мы ехали по равнине на неспешном
наземном транспорте, и этот звук радовал меня, и я пела в ответ на пение такой
веселой, чудесной горы.
Интересно, что думали о моем поведении родители. Наверное,
что-нибудь вроде: «Вот распелась наша дурочка».
— Они вам ничего не говорили? — спросил Зай.
Нара, похоже, удивилась вопросу.
— С того дня я с ними не разговаривала.
Зай часто заморгал. Он почувствовал себя бессердечным
чурбаном. Биография сенатора Нары Оксам наверняка была хорошо известна в
политических кругах — по крайней мере, голые факты. Но Заю она была известна
только по прозвищу Чокнутая Сенаторша.
Однако от последней фразы Нары у него по спине побежали
мурашки. Одиночество ребенка? Потеря всех связей с семьей? Ему, воспитанному в
ваданских традициях, это было непонятно, это возмущало его. Зай сглотнул
подступивший к горлу ком и постарался сдержать эмоции, понимая, что Нара, как
эмпат, уловит их и ей это будет неприятно.
