— Вы знакомы с историей Земли, сенатор?
— Древней Земли? — Эта далекая планета на самом
краю галактики частенько упоминалась политиками и порой служила точкой отсчета
в спорах. — Конечно, сир. Но вероятно, в моих познаниях есть пробел
относительно… кошек.
Его величество кивнул и нахмурился — словно бы сокрушаясь
из-за того, как распространено такое невежество.
— Возьмем, к примеру, возникновение цивилизации. Один
из многих случаев, когда кошки ставились повитухами прогресса человечества.
Он прокашлялся, будто готовился прочесть лекцию.
— В те времена люди жили немногочисленными скоплениями,
группами племен, сбивавшимися воедино в целях самозащиты. Эти племена постоянно
кочевали в поисках добычи. Люди жили, нигде не пуская корней, ни к чему не
привязываясь. Как вид, они были не особо успешными, а число их не превышало
населения жилого дома среднего размера здесь, в столице.
А потом люди сделали великое открытие. Они научились тому,
как выращивать пищевые растения — вместо того, чтобы заниматься их
собирательством.
— Сельскохозяйственная революция, — проговорила
сенатор Оксам.
Император радостно кивнул.
— Вот именно. А от этого открытия происходит все
остальное. При эффективном земледелии каждое семейство производит больше зерна,
чем нужно, чтобы прокормиться. Вот это-то избыточное зерно и стало основой
цивилизации. Некоторые люди перестали трудиться ради добывания пропитания и
стали кузнецами, мореплавателями, воинами, философами.
— И императорами? — подсказала Оксам.
Его величество добродушно рассмеялся и склонился к
мраморному столу.
— Верно. И сенаторами, кстати, — чуть позднее.
Стало возможным управление. За благосостоянием людей приглядывали жрецы,
которые были также математиками, астрономами и писцами. Итак, от избытка зерна
берет начало цивилизация.
Но была одна загвоздка…
«Мания величия?» — подумала Нара. Быть может, жрец, накопив
много зерна, начинал думать о себе как о боге и даже притворяться бессмертным?
Но она прикусила язык и терпеливо выдержала драматичную паузу в тираде
Императора.
— Представьте себе храм в центре протогорода, сенатор.
Где-нибудь в Древнем Египте, например. Это обитель богов, а также — академия.
Здесь жрецы изучают небо, следят за движением звезд, создают математику. Храм —
это также и государственное учреждение, здесь жрецы ведут учет собранным
урожаям и подушным податям, придумывают для записей значки, которые
впоследствии превратятся в письменность. На основе письменности возникнут
литература, компьютерные программы, искусственный интеллект. Но в самом сердце
храма есть еще что-то. Это что-то нужно свято хранить, а если храм не выполняет
свою главную задачу, то без нее он — ничто.
Глаза у Императора чуть ли не искрились. Все ого мертвенное
спокойствие прогнала страсть, с какой он говорил. Он наклонился к Оксам, сжал
кулак. Видно было, как ему хотелось, чтобы она поняла его.
— Житница, — сказала она. — Храмы
представляли собой житницы, верно?
Он улыбнулся и довольно откинулся на подушки.
— В этом и состоял источник могущества, — сказал
он. — Способность развивать искусство и науку, содержать войско, спасать окрестное
население при засухе и наводнениях. Избыточное богатство сельскохозяйственной
революции. Но большая гора зерна — это очень привлекательная штука.
— Для крыс, — добавила Оксам.
— Для полчищ непрерывно плодящихся крыс — как плодился
бы всякий паразит, дай ему только изобилие еды. Это ведь почти закон, его можно
назвать Законом Паразитов: накопленная масса привлекает их. Пустыни Египта
кишели крысами, и они неумолимо опустошали запасы протогорода, стояли плотиной
на пути потока цивилизации.
— Но большая популяция крыс — это тоже соблазнительная
мишень, сир, — сказала Нара. — Для подходящего хищника.
— Вы очень догадливая женщина, сенатор Нара Оксам.
Осознав, что верным замечанием порадовала Императора, Оксам
продолжила его повествование:
— И вот из пустыни явился малоизвестный зверек.
Маленький: одинокий охотник, который прежде избегал людей. Эти зверьки
поселились в храмах и стали с невероятной страстью охотиться на крыс, что
позволяло людям сберечь запасы зерна.
Император радостно кивнул и взял на себя продолжение
рассказа:
— И жрецы воздали этому животному по заслугам и стали
ему поклоняться, а оно оказалось до странности привычным к жизни в храме,
словно его место всегда по праву находилось среди богов.
Оксам улыбнулась. Довольно симпатичная история. Вероятно, в
ней даже было зерно правды. А может быть, этот человек таким странным образом
компенсировал свое гипертрофированное чувство вины за то, что погубил столько
невинных животных шестнадцать столетий назад.
— Вы видели статуи, сенатор?
— Статуи, ваше величество?
Губы Императора едва заметно дрогнули — он произнес
беззвучную команду. Разбитое на фасетки небо потемнело. Воздух стал прохладнее,
и вокруг Оксам и монарха возникли силуэты. «Ну конечно, — догадалась
Оксам, — этот величественный алмазный свод — не просто для красоты, в нем
— плотная сеть синестезических проекторов». А сам сад представлял собой
громадный воздушный экран.
Сенатор и Император оказались на обширной каменистой
равнине. Несколько столбов солнечного света подсвечивали взвесь мелких частиц —
то была пыль от гор зерна, возвышавшихся со всех сторон. В полумраке
поблескивали статуи, высеченные из какого-то гладкого черного камня. Их
поверхность, казалось, была намазана жиром. Статуи изображали зверей, сидевших
прямо, как домашние кошки, аккуратно сдвинув передние лапы и подвернув хвост.
Их вытянутые морды хранили выражение полнейшей безмятежности, а тела отражали
геометрические пропорции примитивной доисторической математики. Конечно же, это
были божества — древнейшие тотемы-обереги.
— Таковы были спасители человечества, — сказал
Император. — Это видно по их глазам.
Сенатору Оксам глаза статуй показались слепыми и пустыми —
безликими черными кругами, внутри которых человеку можно было прочесть лишь
свое собственное безумие.
Император поднял указательный палец. Еще один сигнал.
Некоторые из пылинок увеличились, загорелись собственным
светом. Задвигались, выстроились в силуэт, очертания которого были чем-то
знакомы Оксам. Созвездие ярких огоньков образовало огромное колесо, и это
колесо медленно завертелось вокруг сенатора и владыки. Через несколько
мгновений Оксам поняла, что это такое. Она видела эту фигуру всю свою жизнь —
на воздушных экранах, на ювелирных украшениях, на двухмерных снимках
государственного флага в Сенате, на гербе Империи. Но ей никогда не доводилось
оказываться внутри этой фигуры — хотя нет, не так: она, наоборот, всегда
находилась внутри нее. Это были тридцать четыре звезды, тридцать четыре солнца
Восьмидесяти Планет.
