— Я должен тебе что-то сказать. Вернее, показать.
— Еще не все? — Почему-то Дэн совсем не удивился.
— Нет. Думаю, это должно быть у тебя. — На ладонь Дэна лег медальон в виде трилистника. Ксанкин медальон…
— Откуда? — В предрассветном сумраке ему показалось, что медальон светится зеленым. Только показалось…
— Я нашел его сегодня в лесу, на том самом месте, где Матвей видел мальчика. Наверное, он хотел, чтобы мы нашли медальон. Наверное, это важно.
Да, это было важно! Дэн не сомневался в этом ни секунды. Это было так же важно, как зачитанный до дыр томик Шекспира, как пожелтевшая от времени фотография женщины, которой больше нет и которая так похожа на Ксанку. Это память, которую отняли у него тринадцать лет назад.
— Спасибо, Туча! — Он, не раздумывая, надел медальон на шею. — Ты даже представить себе не можешь, что для меня это значит.
— Не могу. — Туча грустно улыбнулся. — Я даже не знаю, правильно ли поступил, отдав тебе медальон.
Александр. 1918 год
Они с дедом были в лесу, когда налетела свора. Свора — это дед их так назвал, а Саня согласился. Конный отряд до зубов вооруженных бандитов. Не солдат, а именно бандитов, грязных и шальных, внушающих страх пополам с отвращением. Сколько их точно было, Саня не знал, насчитал с полсотни и сбился со счету. Из своры выделялся один. Саня как-то сразу понял, что этот рослый черноволосый мужчина, гарцующий на горячем вороном скакуне, самый главный. По пронзительно внимательному взгляду, по аккуратной одежде, по небрежно засунутой за пояс нагайке с инкрустированной рукоятью, по испуганно-почтительным взглядам, которые бросали на него остальные.
Свора кралась по лесу в полной тишине, даже лошади не всхрапывали, лишь едва слышно поскрипывали колеса доверху груженной телеги. Телегу охраняли сразу четверо, похожие на своего предводителя, шалые, страшные.
— Это они, дед? — Сердце трепыхалось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. — Это красные?
— Это звери, Санька. — Дед смотрел вслед удаляющейся своре, и на его лице читалась тревога. — Нет, они хуже зверей.
— Они же в Макеевку идут! — Только сейчас до Саньки дошло. — Дед, они же к нам!
— Тихо! — На лицо легла шершавая, пахнущая табаком и полынью ладонь, заглушила рвущийся из горла крик. — Не поможем мы им сейчас ничем, даже предупредить не сможем. Пойдем!
Дед тащил его в глубь леса силой, почти волоком. Саня упирался, брыкался, но голоса не подавал, хорошо помнил взгляд красного командира.
В печке тихо потрескивали дрова, в чугунке томились щи, на припечке скворчала яичница. Саня любил простую, но неизменно вкусную еду деда, но сейчас есть совсем не хотелось.
— Давай-ка, Саня, к столу! — Дед заговорил впервые за несколько часов. — Незачем в окно пялиться, нет там ничего.
Дед был неправ, из окна был виден кусочек красного, подсвеченного не только закатным светом, но и огнем пожарища неба.
— Макеевка горит. — Саня отошел от окна. — Дед, они деревню подожгли!
— Не всю. — Дед поставил на стол сковороду с яичницей. — Пару хат сожгли для острастки.
— А наш дом?
— Нет, дом они не тронут. Они, Санька, звери, но не дураки. Да ты не горюй, — он потрепал Саню по вихрастой голове, — выручим мы твоих родителей. Веришь?
Саня верил, дед никогда его не обманывал, обращался с ним, как со взрослым. И отец с мамой деду доверяли, как самим себе.
Может, от данного дедом обещания, а может, в силу возраста к Сане вернулся аппетит. Яичницу он умолол всю, без остатка, запил душистым травяным чаем.
— Я пойду, ты чтобы из дому ни ногой. К утру вернусь…
Голос деда доносился словно издалека, становился все тише и тише. Какое-то время Саня еще боролся с тяжелой, как ватное одеяло, дремой, а потом провалился в глубокий сон.
Он проснулся от пробивающегося в избушку яркого света. Рассвет уже давно наступил, а дед так и не вернулся. Сердце сжалось от страха и дурного предчувствия. Саня как был, босиком, выскочил из хаты.
В лесу было непривычно тихо. Так тихо бывает перед грозой, но сейчас небо было совершенно чистым, если не считать поднимающегося над пожарищем столба дыма. Первым желанием было заорать во все горло, позвать деда, позвать хоть кого-нибудь, но здравый смысл взял верх над страхом. Кричать нельзя ни в коем случае, нужно отправляться на поиски. Если дед не вернулся, значит, с ним что-то случилось. Хотя что может случиться с дедом в лесу, который ему как дом родной?!
Леса Саня не боялся, дед многому его научил: как ориентироваться, как передвигаться почти бесшумно, как выжить, случись вдруг заблудиться. Но совсем в одиночестве он остался впервые. Наверное, от этого в коленках чувствовалась предательская дрожь, когда он, крадучись, пробирался через подлесок.
Деда Саня нашел там же, в подлеске, совсем близко от дома. Уткнувшийся лицом в землю, в окровавленной рубахе, он казался мертвым. Чтобы не закричать от страха и отчаяния, Саня до боли прикусил ладонь. Он долго не мог заставить себя подойти к телу, а потом решился: осторожно перевернул деда на спину, коснулся пальцами перепачканной землей и кровью щеки.
— Дед… Деда?! — От густого запаха крови замутило. Саня сделал глубокий вдох, прижался ухом к дедовой груди.
Сердце билось тихо, едва уловимо. Но оно билось! Живой!
Ему повезло, что дом был близко. Тащить деда приходилось волоком, изо всех сил упираясь пятками в землю, обливаясь потом, отгоняя слетевшихся на запах крови мух.
Дед учил его многому, почти всему, что знал сам. Саня умел останавливать кровотечение, где травами, а где и простенькими заговорами. Сейчас заговоры не помогали… Он заметался по хате, разжигая почти погасший в печи огонь, бросая в глиняный горшок целебные травы, стаскивая с деда одежду, обмывая теплой водой рваные раны.
На деда напали звери. Может быть, даже волки. Хотя волков в лесу не видели больше десяти лет. Не было, а теперь вот пришли… Сначала стая двуногих, а потом четырехлапых…
Сложнее всего оказалось положить деда на сбитый из досок топчан, но у Сани получилось. Дед лежал тихо, как мертвый, и только когда Саня попытался напоить его отваром, закашлялся. Наверное, это был хороший знак.
Дедовы раны Саня обработал мазью из травы сушеницы, обмотал чистыми тряпицами, самую глубокую и опасную, на правом боку, зашил портняжной иглой. Было страшно, руки дрожали так, что завязать узлы получилось не с первого раза, но он старался изо всех сил. Он сделал все, что от него зависело. Оставалось ждать и надеяться, что раны не загноятся, что у деда не случится лихорадки и к вечеру он придет в себя.
