— Как командующий силами обороны штата в данном секторе, в соответствии с Президентским ДРНБ
[137]
№ 52 от 6 апреля 1984 года с внесёнными поправками, я уполномочен — что? — Он вздрогнул, снова откинулся на спинку, в некоторой ажитации потянулся к выдвижному ящику, который застрял — или был заперт. На этом фильм вернулся на экран и продолжался уже без дальнейших военных вмешательств.
Во всём сквозила некая жуть, которую Эктор узнал, совсем как перед большой наркооблавой, да, но гораздо сильнее похоже на те недели, что бежали к Заливу Свиней в 61-м. Собрался ли Рейган наконец вторгнуться в Никарагуа, прищучить одним махом сразу весь внутренний фронт, готов ли обрабатывать публику десятками тысяч, интернируя всех в лагеря, вооружить местные «Силы Обороны», уволить всех из Армии, после чего всех назначить помощниками шерифа и так обойти Акт о запрете использования вооружённых сил для поддержания правопорядка? Копии этих чрезвычайных планов ходили по рукам всё лето, невелика тайна. Эктору классическая отработка была известна, дополнительные рецепторы выставлены и жужжат, собираются признаки, вдруг перекрываются каналы, переговоры скрэмблируются и глушатся, неполадки с телефонами, в вестибюлях лица предупреждают вас, что вы их не знаете. А возможно ли, что наконец сбываются какие-то дебильные учения по национальной безопасности? Как если б Ящик внезапно перестал показывать картинки, а вместо них объявил:
— Отныне и впредь, я слежу за вами.
Он намеренно с этим всем мешкал, но в конце концов оказал Эрни и Сиду услугу, согласился на встречу. Настроение в Холмби-Хиллз оказалось несколько унылей, чем в прошлый раз, когда он тут был, в игровых зонах теперь никаких звездулек, бассейн собирал листву и водоросли, вместо обычных «Кей-теловских» альбомов для вечеринок по аудио играл осенний струнный квартет, а единственным рекреационным наркотиком в границах землевладения теперь был ящик «Лёгкого Бада», и исчезал он быстро, часто Эрни и Сид даже не дожидались, пока остынет в холодильничке в патио. Оба они превратились в нервные развалины, как пот, их покрывала плёнка отчаяния, как бы скорей подлизаться к руководству антинаркотической истерии, вдруг начавшей восприниматься как передний край хиповости. Сид Настартофф значительной частью своего компанейского и живенького публичного образа обязан был химическому вмешательству, зачастую ежечасному, и ныне, в отсутствие орды внезаконных молекул в крови, превращался, как Лэрри Толбот, в дикого зверя, жившего в основе его натуры, одиночку, мизантропа, более чем готового запрокинуть голову в безрадостном, сверхличностном вое. Эрни же, напротив, сидел в остекленелом молчании, что предполагало бы его возвращение, в это кризисное время, к религии его детства, дзэну сото-сю, вот только нос свой он никак оставить в покое не мог, теребил, с возбуждённой суетливостью, словно старался взбить его некой формой, как причёску.
Пара, дрожа и напрягаясь, обменивалась замечаниями, когда Эктор приблизился к ним с окликом:
— Здорово, ребята, — и ботинки его сверкали на солнце. Сид очень профессионально выдержал паузу в такт с половиной, после чего неистово подпрыгнул, опрокинув свой заказной шезлонг, подбежал к Эктору и рухнул перед ним на колени, возопив:
— Пятьдесят процентов продюсерской чистой прибыли! Это же из наших личных доходов, верно, Эрни?
— У-гу, — Эрни на какой-то мечтательной задержке, при которой Сид продолжал: — Конечно, ты понимаешь, этого не произойдёт, пока мы не начнём выходить в ноль…
— Сделяй мне приятно, — Эктор, стараясь выпутаться из докучливого Сида и с каждым шагом волоча его к бассейну, — и прошу тебя, mis cortinas
[138]
, чувак, — возьми эту свою продюсерскую прибыль, бабочек ею погоняй, по участку, той лечебницы, где таких держат, кто считает, будто я соглясен на что-то помимо валявого участия, me entiendes come te digo?
Сид рухнул ниц и разрыдался, дрыгая ногами.
— Эктор! Амиго! — облажавшись ещё больше тем, что совершенно неблагоразумно потянувшись к ботинкам Эктора, для защиты чьей полировки, как об этом знал, или же должен был знать, весь мир, Эктор в числе прочих вариантов уже давно рассматривал и смертоубийство. Но теперь он лишь скакнул назад, напоминая себе, что человек этот расстроен, любезно бормоча:
— Сид, тебе бы не, эх-мх, знаешь ли, помешалё бы взять себя в…
Сид смолк и вот уже поднялся на ноги, вытирая о предплечье нос, переукладывая волосы и переустанавливая шейные позвонки.
— Ты прав, конечно, до ужаса незрело с моей стороны, Эктор, приношу свои извинения — за выплеск этот, а также за мой недостаток гостеприимства… пожалуйста, вот, «Лёгкого Бада»? Не вполне bien fría
[139]
, но если потеплей, вкус больше подчёркивается, тебе не кажется.
Благосклонно кивая, беря пиво:
— Просто я больше не хотель бы сльишать ничего про «выходы в ноль», прошу вас, это вы по субботам утром обсуждайте, со Смёрфами да Мишками-Любишками, с такими вот, лядно?
Два кинопарня в унисон вскричали:
— Может, скользящий вал?
— Ля, ля, ля-лялья, ля, — Эктор подчёркнуто спев им тему Смёрфов, — Ля Ля-лялья льяххх…
— Тогда скажи же нам, — взмолился Сид. — Что-нибудь!
Как мечтал он о таком миге. Он знал, что усы его идеальны, чувствовал место каждого волоска в них.
— Лядно, миллион вперёд, плюс полявина валявой выручки после того, как валь в 2,71828 раз превзойдёт стоимость производства негатива.
Загар Сида поблёк до оттенка хрупкого бисквитного фарфора.
— Странная кратность, — подавился он.
— А по мне так очень натурально, — Эрни подкручивая нос туда и сюда. Весь остаток дня они орали и вопили, пока не поимели документ, с которым все могли жить, хотя Эктор — и гораздо уютнее прочих, даже навязав проекту собственное представление о ярком рабочем названии: «Наркотики — таинство шестидесятых, зло восьмидесятых». Новость попала в отраслевые издания почти одновременно с гребнем паники из-за большого жюри, поэтому удостоилась шапочного обхождения и даже десяти секунд упоминания в «Развлечении вечером» — никаких сомнений, от Эрни и Сида, первыми вывалившимися из желоба на антинаркотическую арену, город смотрелся неплохо. День за днём за небесными писателями вздымались над Шермановыми Дубами «БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ ЭРНИ И СИД» и «ДУРЬ ОСТАВЬ АМЕРИКУ» красным белым и синим, хотя вскоре партизанские элементы стали запускать ракеты, заряженные так, чтобы взрываться буквой В, и нацеленные на букву О, отчего лозунг несколько менял смысл. Эрни и Сид обнаружили, что их теперь снова пускают в такие места, как «Ложа Поло», откуда Сида если не вполне выкатывали колбаской, после того как его замели, то, скажем так, сосиской уж по крайней мере точно. А потом об этом пронюхали люди Рейгана, и эта пара стала слышать свои имена в предвыборных речах.
