— Благодарность не знает границ, всё, что в наших силах…
— Если только хоть какое-то время он мне тут не будет глаза мозолить.
— Не поручусь, у нас здесь не самый строгий режим. Можем держать его под наблюдением, но если захочет, снова выйдет на улицу через неделю.
— У меня контракт! — верещал Эктор, пока его загружали в воронок Детоксоящика, который с визгом унёсся, едва с визгом же принеслись Исайя Два-Четыре и его друзья.
Мальчонка нависал над ними, хмурясь, расхмуриваясь, снова хмурясь, пока Зойд с Прерией его просвещали, а остальные «Рвотоны» издавали опасные звуки. В конце концов:
— Эта свадебная халтура в Городе… а если Прерия с нами уедет на какое-то время? Вывезти её из округи?
— Это типа вооружённые силы, Исайя, тебе надо такую ответственность?
— Я её оберегу, — прошептал он, озираясь, не слушает ли кто.
Слушала Прерия — и злилась.
— Это что ещё? Типичные самцы, вы меня сдаёте с рук на руки, как говяжий бок?
— Свиной не годится? — Исайя, слегка к Зойдову облегчению, по меньшей мере вот до чего неразумно, а на самом деле стараясь игриво ткнуть её под рёбра, она же шлёпнула его по руке. Удачи тебе, вьюнош.
— Ты уже умеешь жить на дороге, — сказал Зойд. — Как думаешь, может, оно безопасней, если нигде не задерживаться?
Она кинулась к нему в объятия.
— Пап, наш дом… — Она не плакала, бля-будет, если заплачет…
— Со мной сегодня не переночуешь? А Исайя тебя утром заберёт?
Эктор был прав, признала она впоследствии, она была готова отправиться с ним и найти Френези.
— Я тебя люблю, пап. Но тут незавершёнка. — Они лежали на шконках в эксцентричном кэмпере Трента, прислушиваясь к туманным горнам ниже по реке.
— Да ты Ящиком долбанута больше Эктора, если надеешься, что мы с твоей мамой опять когда-нибудь сойдёмся.
— Всё время так говоришь. Но на моём месте ты б не сделал то же самое?
Он терпеть не мог такие вопросы. Он не она. От неё ему становилось так старо и замаранно.
— Может на самом деле ты просто из дома удрать хочешь.
— У-ху?
Справедливо.
— Ну, момент удачный, птушта дома, похоже, больше нет, тока этот вот смёрфмобильчик.
— Ты знал, что оно так случится? Когда-нибудь? Знал, правда же.
Зойд хмыркнул.
— Ну — полагался договор.
— Когда?
— Ты ещё маленькая была.
— Ага и ты поэтому так больше и не женился, это в договоре твоём тоже прописали, и что мне мамы никогда не полагалось…
— Эй, полегче, Вояка, с кем мне было сходиться, кто все те дамочки, что мне в двери постоянно ломились? Тапсия? Элвисса? Не важно? Чтоб только ты могла говорить, что у тебя какая-никакая мама имеется?
— Но ты ж на свиданки ходишь только, прости, но в натуре, со вторым сортом по части семейных навыков, девок снимаешь, только когда у них приступы обжорства в автокафе «Полярный круг», девок из этих жутких полуночных клубов, у кого гардероб типа тотально чёрный, девок, которые жалятся сиропом от кашля со своими молчелами на моцыках, и зовут их Рррьягх — вообще-то многих я в школе вижу каждый день? Знаешь, что я думаю? — Она скатилась со своей нижней шконки, встала и посмотрела ему в лицо, ровно. — Что, договор там или не договор, ты, должно быть, всегда любил мою маму, так сильно, что если не будет её, никого вообще не будет.
Нет, в договоре этого не прописывали. От ясности её взгляда ему стало мошенственно и потерянно. Только примерно это он и смог выдавить:
— Ничёссе. Ты считаешь, я впрямь полоумный, а?
— Нет, нет… — поспешно, голова лишь на миг поникла, — пап, мне в точности так же, в смысле… что она для меня только одна. — После чего отбросив назад волосы, опять подняв на него взгляд, упрямый, ещё бы, Френезиных синих глаз. Быть может, миг требовал от него обнять её, но её реплики, ныне уже знакомые, о роли малолеток в его эмоциональной жизни предупреждали, что на сей раз, наверное, лучше бы сдержаться, даже теперь, когда ему самому так нужно обняться хоть как-нибудь — лишь кивнуть вместо этого и напустить компетентный вид, назвать её Воякой, может, ткнуть кулаком в плечо для поддержки боевого духа… но как бы то ни было, придётся лежать тут, в полутора футах над нею, и пусть она сама отыскивает свою тропу ко сну и сама по ней убредает.
Наутро, полное болотных птиц, сигаретного дыма и телевизионного аудио, по двум песчаным колеям подъездной дороги прикатил Официальный Фургон «Билли Блёва и Рвотонов», со скрупулёзной крышесносной киберубойной графикой по всей наружности и кольцом приваренных друг к другу миниатюрных железных черепов вместо баранки, за которой сидел Исайя Два-Четыре. За пузырями синеватых окон расцветали другие лица, потусклей. У Зойда не было отчётливого понятия, во что именно пускается Прерия, ему было беспомощно, он даже не знал, не пропустил ли чего-то вчера ночью, и она уезжает от него навсегда. Связь договорились держать через Сашу Вратс, бывшую Зойдову тёщу, жившую в Л.А.
— К дяде на поруки не загреми, старый торчила, — сказала Прерия.
— Ноги лишний раз не раздвигай, — ответил он, — фифа малолетняя. — Кто-то сунул кассету «Фашистского Носкаина», 300 ватт звукового апокалипсиса, в фургонную магнитолу, Исайя галантно передал Прерию в жутчайшее фуксиевооббитое нутро своего колёсного притона для оргий, где она тут же стала неразличима среди несчитываемого узора «Рвотонов» и их подружек, и быстро, дугою неожиданно изящной, они всё вывернули наружу, набрали оборотов, врубились и, как машина времени, стартующая в будущее, для Зойда навсегда слишком преждевременно, громом покатили прочь по тощей, тучесплюснутой полосе.
* * *
Но перед самым отъездом Зойд сунул Прерии странную японскую деловую карточку, или, как её кое-кто назвал бы, амулет, к которому, как водится, подозрительная ко всему, что может означать дела, не оконченные ещё со стародавних хиппейских времён, девочка поначалу и прикасалась с большой неохотой. Зойду визитка досталась много лет назад, в обмен на услугу. В ту пору он лабал на гавайских круизах в «Авиалиниях Кахуна», вне расписаний летавших с Восточно-Имперского терминала «ЛАКСа», а на халтуру эту он наткнулся в бурные последние дни своего брака, совершая ещё одну отчаянную попытку, на сей раз транстихоокеанскую, спасти отношения, как он это рассматривал, либо, как это рассматривала она, снова и снова нарушать её частную жизнь, красноглазя в Гонолулу чартером на воздушном судне неведомой марки, кое было не только флагманом, но и всем воздушным флотом страны, о которой, до сего времени, он и слыхом не слыхивал. Если Френези и полуждала его, то не в том состоянии, в каком он прибывал, одержимый зудом, который он уже не контролировал: увидеть, как она проводит свои вечера.
— Я-то, мне нормально, — репетируя перед испятнанным и треснутым зеркалом самолётной уборной, шепча под гул турбин и скрип конструкций, — просто за тебя волнуюсь, Френези, — стоя там во множестве миль над великим океаном и корча самому себе рожи.
