Откуда появилась эта мысль, я не догадывался. Однако на всякий случай оглянулся. Там, позади, вцепившись в вертушку турникета, диким голосом вопил какой-то гражданин и, отшвырнув прочь с головы бейсболку, рвал на себе волосы и размазывал слезы по щекам. Судя по всему, случилось что-то страшное.
Когда я подошел, оказалось, что внешние признаки несчастья начисто отсутствуют. То есть на ближайшем к турникету участке мостовой было на удивление пусто — ни опрокинутого бидона с молоком, ни авоськи с рассыпавшимися по булыжникам продуктами. Да и вопящий гражданин на первый взгляд не производил впечатления сильно покалеченного — на вид то ли бывший регент, то ли почетный опекун, я в этих чинах и званиях не очень разбираюсь. Только жалобно хрустнул под ногой нечаянно раздавленный монокль, видимо случайно оброненный. Да бог с ним, с этим крохотным кусочком прозрачного стекла! И все же складывалось впечатление, будто что-то здесь произошло не так. То есть должно было произойти, но не случилось. Судя по всему, именно этим обстоятельством и был расстроен бывший регент. А впрочем, какой из него регент с такой-то непотребной рожей? Надо полагать, служил у сиятельного князя конюхом или денщиком.
Но даже если планировалось наказание за грехи, я не могу согласиться с тем, что оно адекватно содеянному мной. В конце концов, мог бы вызвать на дуэль. Да что там говорить — есть очень много способов, как покарать виновного, не прибегая к гильотине. Нет, отчего-то захотел покончить отрезанием головы. Вот ужас! Откуда только у князей такая жажда крови?
Я снова припомнил танк у баррикады и обещание ночного штурма. Ну почему так много в мире зла? Почему нельзя всем договориться по-хорошему? Ну, если всем нельзя, то для двоих не так уж сложно подыскать приемлемое, я бы сказал, разумное решение, которое устроило бы и князя, и меня. Но тут в голове возникла мысль, словно бы сам себе некстати возразил, словно бы уничтожил, превратил в прах едва возникшую надежду. А можно ли любимую поделить, если любишь ее не только ты, а любят двое? Да нет, конечно. Значит, остается лишь одно — избавиться от своего соперника. Желательно раз и навсегда.
Ах, князь! Задумано ловко, но вот не повезло же. Сорвалось! И благодарить за свое спасение я должен Киру. Киру, милую, незабвенную мою Киру! Если б не задумался о ней, так бы и лежал сейчас на Бронной, бездыханный, под трамваем.
Так или иначе, но злодейское покушение не удалось. Да попросту не было его! Не состоялось! И что ж тогда? Ну не могу поверить, что все это приснилось! И князь, и залежалая осетрина, и трамвай…
Я оглянулся на скамейку, ту самую, где несколько минут назад сидел. На мокрой от дождя газете пусто, а сытые, довольные вороны каркают, рассевшись на ветвях.
7
С грехом пополам добравшись до квартиры на Большой Садовой, получил ключи от комнаты и сразу рухнул на кровать. Да после тех испытаний, я бы даже так выразился — издевательств, что выпали на мою долю близ набережной Москвы-реки и у Патриаршего пруда, можно было бы два дня проспать! Однако утром баба Глаша, хозяйка квартиры, разбудила. Вот, говорит, у нас тут вроде бы наметилась очередная смена власти, так ты, будь добр, давай вперед, ну хоть за месяц заплати, а то ведь кто тебя знает, что за постоялец. Да я и то, честно скажу, стал сомневаться сам в себе с недавних пор. Особенно после того, как, сунув руку в карман пиджака, обнаружил там вместо ожидаемых рублей увесистую пачку долларов. Зато уж как обрадовал хозяйку — та руки была готова целовать. И чтобы сделать постояльцу что-нибудь приятное, сообщила:
— С деньгами оно ведь как — сегодня есть, а завтра нету. А тут как раз на четвертом этаже место ночного сторожа освободилось. Прежний-то уволился по причине душевного расстройства.
— Да что сторожить-то? — спрашиваю.
Она что-то говорит мне про музей, а я никак не в состоянии понять: откуда доллары? Смутно припоминаю, что по дороге в Москву то ли в карты выиграл, то ли, не дай бог, кого-то обокрал… Ах да! У иностранца, соседа по купе, было с собой что-то вроде походного, переносного казино. Страстный игрок, он и в дороге обойтись не мог без этого. Пока поезд добирался до Москвы, мы, запершись от посторонних глаз, играли в американскую рулетку. Он предпочитал ставить на черное или на «зеро», я же, как нетрудно догадаться, выбрал «три», «два» и «семь». Что ж, если не везет в любви… Однако иностранцу тоже подфартило — если бы не его пристрастие к «зеро», так мог бы вовсе без штанов остаться.
Словом, на первое время я кое-что припас. Однако не о том, чтобы оказаться в сторожах, мечтал, когда выходил из поезда на Брянском. Конечно, на торжественную встречу с оркестром не рассчитывал, но и параши выгребать, даже если есть будет нечего, не соглашусь. Впрочем, работу предлагают тихую, спокойную. Да и кому какое дело, чем я занимаюсь по ночам?
Ну что ж, писать я за последнее время привык, когда все спят, так что все неплохо складывается.
— Музей-то чей?
— Да я ведь толком и сама не знаю. Вроде какого-то писаки, сказки будто сочинял. Ты когда будешь сторожить, какую-нито книжку с полки возьми да почитай. Потом расскажешь, что за сказочник.
Я так и сделал. Но прежде чем взять в руки это чтиво, обозрел комнату, где размещается музей. Надо же для начала составить впечатление об авторе — что за фрукт, чем знаменит, каков круг почитателей. Ведь как-никак однофамилец, вряд ли родственник, хотя иногда кажется, что на фотоснимках узнаю знакомые черты… Да нет, все это ерунда. Такое просто невозможно! Писака этот вроде бы давно уж умер, но я-то здесь. Да никому еще не удавалось слезы проливать на собственной могилке! Тут чья-то мистификация или что-то перепутали. Я глянул в зеркало — совсем, совсем не то!
Надо сказать, обилие фотографий в рамочках на стенах теперь никого не удивит. Ничем не примечательный бухгалтер из стройтреста может выглядеть на них успешным бизнесменом, ловким обольстителем, даже титаном мысли в некотором роде. Это всего лишь оболочка, удачно обыгранный сюжет и результат искусной работы ретушера. Мне ли не знать, как это делается? Но вот я вижу рабочий стол, пишущую машинку «Ундервуд» и книжную полку, заставленную книгами. Беру одну из них, просто наугад.
Поначалу рассказ о бездомном псе меня не очень-то увлек. Много пришлось видеть за прошедшие годы такого, о чем никогда писать не стал бы, — и грязь, и разруху, и вконец опустившихся людей, готовых встать на четвереньки и лаять на прохожих, только б заплатили. А тут, видите ли, история про какую-то собаку. Помнится, у Чехова читал… Да нет, совсем не то — здесь из бездомного пса некий эскулап дерзает сделать человека, пересадив гипофиз какого-то бродяги. Это надо же такое выдумать!
Понемногу сюжет меня заинтересовал, да и персонажи были выписаны с блеском. Особенно понравился тот самый профессор-эскулап. Жаль только, что выбрал он себе занятие не слишком благородное, мягко говоря. Будь я на его месте, всем этим пациентам кое-что поотрывал бы вместо того, чтобы лечить… Впрочем, не исключено, что именно такое желание возникало и у автора. Жаль, по сюжету требовалось другое.
