— Ты не смущайся. — Дутов уже встал с колен и даже успел опрокинуть рюмку водки в бездонную утробу. По счастью, публика в зале, привычная к подобным вывертам, не реагировала никак. Лишь я воспринял все это серьезно.
— А где же тут сортир? — некстати промычал Перчаткин.
— Вон там, за коричневой портьерой. — Дутов помахал в сторону рукой. — Слева «Жо», а справа «Мы». Только смотри не перепутай. — И, проводив Перчаткина насмешливым взглядом, налил нам по рюмке. Затем приблизил вспотевшее лицо ко мне и часто задышал. — Я тебе вот что скажу, — прошептал Дутов, опасливо оглядевшись по сторонам, — Перчаткин твой, он та еще сволочь. Прежде в Главлите обитал, стоял, так сказать, на страже правопорядка и идеологии. А потом случилось так — недоглядел. По его вине, видишь ли, был опубликован некий роман, про игемона какого-то и про Христа. Да я сам не читал. Говорят, Перчаткин разрешил публикацию по пьяни. Так роман этот вызвал офигенное брожение в умах, в итоге и возникла вся эта заварушка. — Дутов скосил взгляд в сторону туалета и продолжал: — В наказание Перчаткина понизили в воинском звании и назначили цензором в журнал. Впрочем, теперь его должность как-то иначе называется. Но суть дела это не меняет, потому что таким, как он, надо яйца поотрывать, чтобы другим неповадно было! — И Дутов погрозил кому-то кулаком, сопроводив это действие звериным рыком. А затем произнес уже куда спокойнее: — Это я тебе точно говорю! Так что будь поаккуратнее с этим прохвостом и не очень-то болтай.
Я снова загрустил. Надо же было так нарваться! Мало того что грядет тяжелое похмелье, так еще и пьянка оказывается впустую. Впрочем, Дутов тоже особого доверия не внушал — обыкновенный выпивоха, неудачник на литературном поприще, скорее всего, влиятельный папаша пристроил своего оболтуса на хлебную должность в солидное издательство, да там он и застрял. Будет ли от него толк — это еще бабушка надвое сказала. Но вот то, что изрядно похудеет мой бумажник, это я усвоил однозначно. Ладно уж, отрицательный результат тоже может быть полезен. А разве не так появляется жизненный опыт у писателя?
Все было бы ничего, если бы не слова этого Перчаткина.
— Но неужели книги — это просто товар? Неужто в литературе заправляют лавочники? Куда же подевались настоящие писатели? — Этот крик души родился во мне на излете вечера.
— Да ни один из тех, кого печатаем, не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое литература. Возьми хотя бы последнюю книжку этой… как ее… Ты только послушай, что пишет, цитирую по памяти. — И, закатив глаза, продекламировал: — «Среди извилистых луж с раздавленными волосами поступью рока возникла невесомо одетая женщина с пустыми длинноватыми руками…» А! Каково? Да тут нелепица на нелепице! Вообще, прости господи, пишет форменную чепуху.
Мы выпили еще по рюмке, и Дутов с явной грустью в голосе сказал:
— В общем, пиши или не пиши, никто не будет толком разбирать, что там у тебя написано? Одна дорога — в мусорное ведро… Само собой, если твой сосед не работает в издательстве. — Тут Дутов подмигнул и опрокинул в рот очередную рюмку.
Да где мне взять таких соседей? Тетка Глаша, добрая старушка… Торгующий девками управдом. Отставной милиционер в квартире, что напротив… Это что ж, выходит, все напрасно? Пиши или не пиши…
Тем временем у Дутова созрел тост.
— Я вот что хочу сказать: талантливые люди одиноки! Ну как примерно мы с тобой. — Он наполнил рюмки. — Зато вот бездари кучкуются, а потому добиваются успеха. — И с явной злостью поглядел по сторонам. — Так выпьем же за то, чтобы таланту тоже изредка везло.
Мы чокнулись и выпили. Странно, но мне вдруг стало очень хорошо. Особенно после того, как выпили с Дутовым на брудершафт. Перчаткин — тот не в счет. То ли навсегда пропал в занюханном сортире, то ли попросту сбежал. Похоже, не поверил в то, что удалось напиться на халяву.
Вечер, так грустно начинавшийся, медленно трансформировался в завершающую фазу, когда все люди братья, все женщины красивы, а сам ты и талантлив, и умен.
В общем, все пока идет как надо. Лишь бы успеть проспаться до утра…
10
Удивительное дело, можно подумать, что сон — это приговор. Но что тут возразишь, если стоит лишь закрыть глаза, как перед мысленным взором возникает Кира. Кира, сидящая у открытого окна, смотрящая с тоскою вдаль — туда, где чудится ей старая Москва, Пречистенка, Обухов переулок… и я. Ну конечно, я! Как может быть иначе? Вот ведь и князь это однозначно подтверждает.
О господи! Как хочется ее утешить! Сказать, что я по-прежнему люблю… Что, несмотря на все старания докторов, забыть ее не могу, какие бы ни прилагал усилия. Боль стихла, однако шрам остался на всю жизнь. И ничего, ну ничегошеньки мне с этим не поделать…
Ах, как хотелось бы снова Киру повидать! Все бы отдал, не пожалел бы даже своего романа. Только бы посмотреть на нее, сказать, что виноват… Но в чем?
— В том, что рога наставил князю.
Это еще кто? Видимо, почудилось. Чего только с похмелья не бывает? На то и сон…
— Нет уж, так просто не отвертишься!
Неужто снова князь? Да, узнаю по голосу — князь, он самый, собственной персоной.
— Чего пристал? Вроде бы все обговорили…
— Так ли?
— Так или не так, но этой мой сон. Я тебя сюда не звал.
— Я тебя тоже не приглашал в свою квартиру.
Ну до чего ж назойливый! Не то слово — пристал как банный лист!
— Ты поосторожней со словами, когда разговариваешь с титулованной особой.
— Вот еще! Как хочу, так и говорю. Тем более что нет теперь ни князей, ни привилегированных сословий. Мы все равны!
— Ха! Вот уж удивил! Кира все упрекала меня в наивности, а ты, как посмотрю, и вовсе не от мира сего. Нет, право же, чудак!
В прежние времена счел бы за честь поспорить с кем-то из сиятельных. Ну а теперь что толку? Чем он-то сможет удивить? Да я и сам все знаю…
— Ой ли?
— Тогда про Киру расскажи.
— Вон чего захотел! Нет уж, на это не надейся!
В сущности, пустой, пустопорожний разговор. Так могут болтать только нелюбимый муж и неудачливый любовник. Было бы у князя с Кирой все путем, не притащился бы в Россию из Парижа. Эй, князь! Чего тебе там не сиделось?.. Молчит. Видимо, я угадал. А если так… Если так, значит, есть еще надежда. И в самом деле, вот напечатают роман. Со временем за границей издадут, тогда и Кира прочитает… Но вместо шороха страниц слышу, как сопит над ухом князь.
— Вы так свободно вторгаетесь в мой сон… Жаль, что не Кира.
— Вот еще! И перестаньте ее так называть. Имейте уважение к титулу княгини.
— Я Киру уважаю не за титул.
— За что ж еще?
— Вам не понять.
— Так объясните!.. Сделай милость, — смеется.