— Ведь ничего же не было…
— Вас, мисс, осмотрит врач. Не исключено, что обнаружит признаки насилия.
А я даже не знаю, что сказать. Это же сколько можно? Что я им — мальчик для битья? Или, может быть, засланный казачок из погрязшей в разврате и анархии России?
В участке мне предложили ознакомиться с неким документом:
«Жители района Гринвич-Виллидж считают своим долгом выразить возмущение безобразным поведением заезжего русского писателя в стенах Нью-Йоркского университета. Его попытку склонить к развратным действиям студентку мы расцениваем как вылазку враждебного нам существа, как плевок в лицо американской демократии. Оставляя в стороне сущность его выступления перед студентами университета, выступления лживого и клеветнического, выставившего уважаемых людей в самом неприглядном виде, мы выражаем крайнее удивление позицией администрации университета, допустившей это мероприятие. Мы также уверены в том, что таким людям, как Михаил Покровский, не место в свободной демократической стране и более того — на всем Американском континенте. Мы ожидаем от администрации университета заявления об отмежевании от действий писателя-клеветника, писателя-развратника. От имени тысяч жителей района мы спрашиваем: куда идет Нью-Йоркский университет — к свободе или к пропаганде секса и насилия?»
Под этими словами было несколько десятков подписей. Когда только успели их собрать?
После допроса очутился в камере. О чем ночью передумал, лучше бы не вспоминать…
А вот наутро меня вызывает полицейский чин и говорит:
— Сэр! Вы должны покинуть территорию Соединенных Штатов и ближайшим рейсом вылететь в Европу. Если бы не вмешательство влиятельных лиц, все могло быть много хуже. Я должен проводить вас в аэропорт.
Уже в самолете Поль раз сорок извинился за этот инцидент. А в завершение, когда мы по глоточку выпили, сказал так:
— Надо же понимать, кому и что можно говорить. Одно дело — спорить с Джоном или же со мной. Но вот когда речь идет о подрастающем поколении — с ними так нельзя. Надо же щадить их неокрепшее сознание.
В ответ я только глубоко вздохнул. А Поль продолжал меня воспитывать:
— Ох, и досталось мне от Джона! Знал бы ты, чего мне стоило его переубедить. Узнав об этом инциденте, он сказал: «Да так этому блаженному и надо!» Когда же я пояснил, что под угрозой фильм, в который вложено немало денег, Джон смилостивился… Только поэтому ты здесь.
Честно говоря, мне на все на это было наплевать. Словно бы вычеркнул уже из памяти. И даже уверен был, что никогда об этом ничего не напишу и никому рассказывать о своих злоключениях не стану. А задумался я вот о чем. Вот так когда-то, но только в грузовом отсеке самолета тело Киры возвращалось из Америки назад, во Францию, в Сен-Женевьев-де-Буа, чтобы упокоиться под мраморной плитой на русском кладбище. Ну вот и я лечу, словно бы вслед за ней, словно бы пытаюсь ее догнать, чтобы сказать что-то очень важное. Но так уж происходит, что не успеваю, что всегда опаздываю. Увы, даже в Нью-Йорке не сбылось.
Нет, правда, этот город не по мне. Прав был Хемингуэй: жить там просто невозможно.
26
Вскоре после возвращения в Париж я написал сценарий. Впрочем, это слишком громко сказано, поскольку написал нечто среднее между сценарием и расширенным синопсисом. Однако выяснилось, что поторопился. И дело было не в том, что новичок, сроду ничего не писавший для кино. Причина оказалась не во мне, совсем в другом.
А дело в том, что Поль нашел режиссера не в Париже, как я предполагал, а по каким-то неизвестным мне причинам — в Москве! Я был изрядно удивлен, даже слегка обескуражен, поскольку успел посмотреть немало здешних фильмов и даже составил достаточно высокое мнение о мэтрах французского кино. Увы, все старания впустую!
Настал день, когда этот самый режиссер прилетел в Париж. В гостинице «Роял Монсо», на четвертом этаже, в шикарном номере deluxe должно было состояться собеседование. Имя у режиссера оказалось не простое, во всяком случае, для моего слуха непривычное — Илиодор. Я знал, что было время, когда в моде были довольно странные имена — Владлен или, скажем, Сталина, с ударением на последнем слоге. Из каких составных частей сложилось это имя, так и не сумел понять, в голову лезла только всякая чепуха вроде «Лио дорогая». Хотя не исключено, что смысл запрятан в этом «или» — как некий символ всегдашнего сомнения, без которого не мыслит жизни потомственный интеллигент.
Да бог с ним, с именем, был бы человек хороший! Но тут ведь самое загадочное не в происхождении имен — неясно было, как следует обращаться к этому приезжему по имени. Возможно, Эльдар? А вдруг обидится? Чуть позже я придумал ему прозвище, так было для меня удобнее. Но пользовался им, только в очередной раз проклиная себя за то, что ввязался в эту авантюру.
Когда мы с Полем в условленное время приехали в отель, Илиодора в номере не оказалось, и мы спустились в бар. Там мое внимание сразу привлек усатый и не возрасту лысоватый господин с удивительно располагающим лицом вагонного кондуктора или начальника поездной бригады. Так и хотелось его спросить: «А я вас раньше не встречал на Курском вокзале или в поезде Ташкент — Москва с двумя чемоданами, набитыми чарджоускими дынями?»
Лоб «бригадира» был настолько изрезан поперечными морщинами, что впору было высаживать рассаду, если бы не зимняя пора. Видимо, чрезмерное умственное напряжение не прошло бесследно для не слишком приспособленного для размышлений организма. Так в общем-то бывает — здоровый увалень вместо того, чтобы взять в руки кирку или совковую лопату, берется за дело, которое ему не по плечу. Главное для него, чтобы престижно было и чтобы впечатление на публику производило. Как он достиг успеха — особый разговор. Скорее всего, дело тут не в нем — во вкусах публики. Не знаю, так ли это было, однако не припомню случая, когда бы меня первое впечатление подвело.
Тем временем «бригадир», расположившись у стойки бара, нашептывал что-то на ухо хорошенькой девице, а она попеременно то похохатывала, то краснела, отчего настойчивость подвыпившего ухажера приобретала и вовсе непристойные черты. Из-под распахнувшейся рубашки выглядывала полосатая майка, ремень сам собой сполз вниз с объемистого живота. Еще немного, и могло произойти непоправимое… По счастью, тут вмешался Поль.
Пока они троекратно лобызались и говорили друг другу комплименты, я попытался представить себе, что можно от этого ловеласа ожидать. Фильмов его я не смотрел, то есть если даже видел, то наверняка до конца не досидел, поэтому и впечатление не берусь составить. К тому же, как я уже сообщил, личность эта мне сразу не понравилась. Но отчего у Поля такое предпочтение? Неужто не нашлось другого? Это вряд ли. Разве что общие интересы или близкое родство.
Примерно так оно и оказалось. Позднее мне не единожды приходилось слушать про дружбу двух семейств еще в благословенные времена, в годы расцвета императорской России, — совместные пикники, катание на велосипедах, что-то там про дворянское собрание. Кстати, глава одной семьи был губернский предводитель, другому куда меньше повезло — пришлось ограничиться уездом. Я тут усвоил лишь одно — что оба моих собеседника потомки предводителей. Вот ведь подфартило!
