— Не огорчайте меня такими грустными словами. Вы удивительно красивы. Вы добрая, чудесная… Вы одна на свете. Других таких прекрасных нет.
— Вы искренни? Да! Да! Разве можете вы лгать? Я благодарна вам за эти слова, только вы нашли их для меня… Так хочется верить, что вы желаете добра. Но одно всегда страшит, стоит взглянуть на вас…
— Что же это?
— Ваши глаза. О, как они опасны!
— Верьте мне, Кира, я говорю с чистой душой, с открытым сердцем.
— Достойна ли я такой любви?.. Ах, я пропала…
Я вижу откинутую назад голову и шелковистую волну волос, пронизанную огнем свечи. И брови угольные. И огромные карие глаза. Мне не понять — красив ли ее профиль, этот нос с горбинкой. Так и не разобрал, что у нее в глазах. Вот кажется, испуг, тревога… А может быть, порок?..
По-детски бантиком сложила губы и смотрит в темное окно, словно бы чего-то ожидает. Когда она вот так сидит, она представляется мне чудесной, лучше всех на свете.
— Иди ко мне, — сказал я. Она повернулась, глаза ее испуганно насторожились. Я обнял ее и поцеловал.
— Нет! Так нельзя, — пытается оттолкнуть меня.
Я снова привлек ее к себе. На этот раз она не сопротивлялась. Я потянул ее за собою на диван. И так притягивал до тех пор, пока она совсем не склонилась и не прилегла со мною рядом. И только тут я ощутил живую и ясную теплоту желанного, волнующего меня тела.
— Лежите и не шевелитесь, — прошептала она.
Она легла рядом со мной, и я почувствовал прикосновение ее коленей…
— Ты чудо как хороша!
— Знаешь, какая в юности я была худышка?
— Знаю. Изящная, грациозная…
— Говорят, с тех пор немного пополнела.
— Это бывает после родов. Но у тебя это заметно лишь чуть-чуть. Тебе даже идет. Во всяком случае, мне нравится.
— Как жаль, что мы тогда не встретились!
— Ну, как ты это представляешь? Дочь камергера и бедный, застенчивый студент…
Тут я немножечко слукавил. Так можно. Почему бы нет?
— А я вообразила себе… Да-да! Ужасно наивно этого желать.
— Но вот теперь я дипломированный врач. Скоро займусь непременно частной практикой. У меня будет много пациентов, появятся деньги. И все можно было бы еще поправить!
— Что? Как? У меня муж и две дочери. Ты тоже, видимо, женат.
— Нет, Кира! Нет! Я верен только тебе!
— Ах, милый! Я без ума от тебя, даже когда ты говоришь неправду!
— Но почему ты мне не веришь?
— Иди ко мне!
Объятия… Объятиям нет числа. Я сбился со счета. Да и кому какое дело… Словно бы стараемся наверстать то, что прежде не сбылось… Или насытиться любовью впрок? Однако странные у меня возникают мысли… Пророчество? Ах, не дай бог!
— Ты знаешь, муж недавно мне прислал письмо, будто бы купил участок на золотоносной речке?
— Где? — Я чувствую, как у меня загораются глаза.
— Там где-то, на севере, в Финляндии.
— А ты говорила, он на войне.
— Он в Петербург по делам поехал и вдруг встречает старого приятеля. А тот знает место, но у него нет денег, чтобы приобрести право на добычу… ну, все как следует устроить.
— И много золота на этой речке?
— Говорит, что жуть!
— Ах, интересно было бы… — Тут я мечтательно закатываю глаза…
Увы, кому везет в любви, как правило, не везет в делах. Мне предстоит еще не раз в этом убедиться. Но как удержать любимую, не имея приличного достатка? Рай с милым в шалаше?
Мы снова обнимаемся…
— С тех пор как муж уехал, здесь немыслимая скука. Недавно сосед является ко мне с цветами и с такой красочно оформленной коробкой. Я от незнакомых людей подарков не принимаю, но тут… Сосед все-таки. Зачем портить отношения?
— А что в коробке?
— Набор дамского белья. — Смеется.
— Я его убью!
— От дома я ему отказала. Ну и подарок конечно же пришлось вернуть.
— Да кто он такой?
— Известный фабрикант, из нуворишей. Рубашечки, бюстгальтеры, пеньюары, панталоны…
Ну вот опять! Словно бы нарочно намекает, что не судьба. Зачем ей бедный врач, если отвергает даже фабриканта?
Объятиям нашим нет конца… Но вот гляжу я на нее… Заплакала.
— Кира! Что с тобой?
— Ну вот, весь вечер думала и думала. Надо же на что-нибудь решиться.
— Не плачь, не плачь, любимая! Мы снова вместе…
— Ну почему ты не писал? Я думала, что ты меня забыл, я так тосковала! Ах, если бы ты знал! — Сквозь слезы улыбается. — Теперь для меня все ясно… Я дождалась. Теперь ты никуда, Миша, не уедешь! Мы уедем вместе!
— Уедем! Уедем, Кира…
— Я так измучилась, я уже два месяца почти не сплю. Как только ты пропал, я опомнилась и не могла простить себе, что отпустила! Все ночи сижу, смотрю в окно… и мне мерещится, что ты лежишь раненый где-то там, на поле битвы, и некому тебе помочь…
Не могу понять, о ком это она? Неужели обо мне? Видимо, о новом назначении забыла. Или переживания о воюющем супруге неведомым мне образом стали заботой о здоровье сельского врача?
Плачет…
— Не надо, Кирочка, не надо!
— Что это было, Миша? Все эти месяцы? Сны? Объясни мне. Зачем же мы расстались?.. Я так хочу опять туда, вновь пережить наше первое свидание! А все остальное забыть, как будто ничего другого не происходило никогда!
— Ничего, ничего не было, все только померещилось, кроме той первой нашей встречи! Забудь, забудь все остальное! Пройдет время, мы поедем к тебе домой, в имение под Карачевом, и будем собирать майские цветы, и твои волосы будут пахнуть ландышем…
Отпуск закончился, и мы все-таки расстались.
Лето 1917 года
Сидя в дощатой будке на заднем дворе, поодаль от больницы, читаю письмо. Почтальон из рук в руки передал, а мне не хотелось, чтобы Тася знала. Опять эти свои вечные причитания начнет…
Вот же бывают такие письма. Только в руки конверт возьмешь, а уже знаешь, что там. И как оно дошло? Никакие письма не доходят, даже из Москвы, говорят, приходится посылать с оказией. И как все у нас глупо, дико в этой стране! Почему, спрашивается, письма пропадают? А это дошло. Не беспокойтесь, уж такое письмецо дойдет, непременно отыщет адресата… Только открывать это письмо не хочется. Потому что от него холодом и несчастьем веет.
«Милый Михаил! Мне очень трудно было найти в себе силы, чтобы написать это письмо. Но вот, наконец, решилась. Сразу скажу, что я благодарна тебе за все. Не стану доверять свои чувства бумаге, но поверь, что в сердце моем ты навсегда занял самое важное место. Иначе было бы в нем пусто и тоскливо.
