Он посмотрел вниз, на трассу. Ее поверхность выглядела чуть
слишком похожей на стекло. Вероятно, она была чересчур скользкой. Для собачьих
лап такой лед определенно был бы чересчур скользким. «Интересно, не съедут с
пути полозья?» — подумал Зай. Трасса была устроена с таким расчетом, чтобы они
с Нарой не свалились с горы, но управлять скоростью спуска никакой возможности
не было.
— Не высоты, — ответил он.
— Чего же тогда?
— Боюсь отдавать собственную жизнь в лапы
искусственного интеллекта.
Нара улыбнулась и уселась на сани спереди.
— Поехали, Лаурент. Это очень-очень умный дом.
Ощущение было восхитительное.
Сани быстро набирали скорость — совсем как спускаемый
аппарат, несущийся вниз по гравитационной шахте. Лаурент держался изо всех сил,
крепко сжав пальцами перевитые полоски кожи.
Полозья въехали на подготовленные для них бороздки во льду и
никуда не соскальзывали. Сани плавно покачивались на воротах.
Трасса не попадала в тень горы: умный дом отражал солнечный
свет от окрестных вершин. Снег впереди и по обе стороны от санного желоба был
озарен тепло-красным светом восходящего солнца. И все же Зай щурился из-за
летящего в лицо на сильной скорости морозного ветра.
Нара откинулась назад и прижалась к груди Лаурента. Она
задорно смеялась, обхватив руками его колени. Она была теплая, и ее
разметавшиеся волосы щекотали его щеки. Он сдвинул колени покрепче, чтобы
удержать Нару на бешено мчащихся санях и чувствовать ее тепло.
Четырежды обернувшись вокруг горы, трасса пошла на подъем, и
по мере ее выпрямления сани стали замедлять ход. Из-за подъема не стали видны
окрестности.
— Надо бы еще разок прокатиться! — прокричал
Лаурент, когда сани почти остановились.
— Не думаю, что это конец, — откликнулась Нара и
покачала головой. — Знаешь, что такое «американские горки»?
— Наверное, нет... Боже милосердный!
Сани одолели подъем. Внизу лежал крутой — голова
закружится! — склон, усеянный гигантскими валунами. Санный желоб впереди
был огорожен высокими снежными стенами, но бороздки для полозьев вдруг пропали.
Предстоял спуск по гладкому льду, а путь шел вниз под углом не меньше сорока
градусов.
— Он хочет нас угробить! — прокричал Зай.
— Посмотрим!
Лаурент и Нара вскрикнули, вцепились друг в друга, а сани
нырнули в ледяное ущелье.
После бешеного спуска желоб немного выровнялся, и дальше
путь между ледяными стенами шел более или менее плавно. Лед древнего глетчера
казался темно-голубым — такого цвета бывало на Ваде чистое небо в день
солнцестояния. Здесь, под покровом слоя льда, царило безмолвие, нарушаемое
только свистом рассекаемого санями воздуха. Лаурент крепче прижал к себе
возлюбленную. Он коснулся губами мочки ее уха, покрасневшего и такого же
холодного, как металлические пуговицы на ее шубе.
— Помнишь, я говорил, что нет техники, с помощью
которой можно было бы замедлить ход времени? — прошептал он.
— И?
— Я ошибался. Это может длиться вечно. Она откинулась
назад и нежно прикоснулась к его губам пальцами затянутой в перчатку руки.
Лауренту стало неловко. Не надо было говорить ни о чем таком. Царила хрупкая
бесконечность, а за ней должно было последовать бурное развитие событий,
которое разлучит их на несколько десятилетий.
Завтра они должны были улететь на самолете обратно в
столицу. На следующий день назначался официальный «спуск на воду» «Рыси». На
Родине любое подобное событие превращалось в грандиозное торжество, длившееся
целую ночь. Огромная площадь перед Алмазным Дворцом заполнялась толпой
просителей, фанатиков и карьеристов. А потом — потом еще несколько недель
тренировок с экипажем фрегата на орбите, и старт к Легису.
Но эти мгновения принадлежали только ему и Наре. Грузу лет и
коварным проделкам Воришки-Времени он мог противопоставить только острое,
терпкое ощущение того, что называется «сейчас».
Лаурент гадал, возможно ли, чтобы связь, укрепившаяся за
несколько дней, выдержала испытание десятками лет разлуки. А может быть, все,
что они изведали и разделили друг с другом посреди этой ледяной пустыни,
окажется иллюзией, порожденной мучительными воспоминаниями, недосыпанием и
романтизмом, крывшимся в самой невозможности всего этого?
«Конечно, — думал Лаурент, — реально это или нет —
все станет ясно через несколько лет».
Влюбиться — это никогда ни для кого не составляло особого
труда. Всему, что случилось за эти четыре дня, суждено было обрести значение за
время десятилетий разлуки. Подобно некоему качеству кванта, любовь становилась
истинной, только будучи измеренной относительно всего света.
Сани замедляли ход. Лаурент Зай мысленно огорченно вздохнул.
Задумавшись о будущем, он упустил настоящее.
Нара поцеловала его и встала. Они доехали до тупика в конце
ледяного желоба.
— И что же теперь? Надо выбираться отсюда?
Он оглянулся назад, увидел далеко — в нескольких километрах
— дом, еле видимый отсюда, примостившийся на вершине горы. Не меньше нескольких
часов пути.
Нара покачала головой и указала на занавес из сосулек.
Сосульки позвякивали так, словно за ними находилось что-то металлическое.
Открылась дверь, и наружу хлынул теплый воздух, напоенный ароматом жасмина.
— Эта дверь ведет прямо в чайные сады, я так
думаю, — сказала Нара. — Надеюсь, ты не откажешься прокатиться на
дронном лифте?
Лаурент усмехнулся.
— Значит, мы сможем еще разок прокатиться?
— Конечно. Столько раз, сколько ты захочешь. Что-то
словно бы надломилось у него внутри, но трещинка не увела к знакомой бездне тоски.
Лаурент вдруг громко, почти истерически расхохотался и поднял со льда сани.
Нара чуть озадаченно улыбнулась и подождала, пока ее любимый успокоится.
Когда Лаурент наконец отдышался, эхо его хохота еще долго
звучало где-то вдали. Еще удивительно, как он не вызвал своим смехом лавину.
Он почувствовал, что в краешке глаза застывает слезинка.
— Лаурент?
— Я просто вот что подумал, Нара, у тебя ужасно умный
дом.
3. Боевой трофей
Когда войска одного и того же народа получают приказ
сражаться друг против друга — всему конец.
Аноним 167
МЕРТВАЯ
Другой пришел к ней и стал говорить о мраке. Слов не было —
только серые силуэты, возникавшие из тумана посреди пещеры, мрак которой
посылал блуждающие огоньки ее зрительному нерву. Было так темно, что уши улавливали
малейшие шорохи. Ее слепота придавала всему вокруг спокойствие и роскошь.
Да, роскошь, хотя теперь многого недоставало. Острые грани
желания, радости плоти, все привкусы драматизма, ожидание и страх, надежда и
разочарование — весь взбудораженный пейзаж неуверенности преобразился в
безжизненную равнину. А скоро, как объяснял Другой, она навсегда забудет о
призрачных очертаниях этих угасающих эмоций.
