Другой вел ее к кроваво-алому горизонту.
Она не знала, куда они идут, но не тревожилась из-за этого.
Другой объяснил, что тревога — всего лишь одно из того многого, чего теперь не
стало.
Мертвая женщина сделала глубокий, спокойный вдох. Страха
больше не будет, не будет никогда.
Алый горизонт раскрылся — будто щелочка, когда приоткрываешь
глаза.
— Рана Хартер, — произнес чей-то голос.
У женщины невысокого роста, стоявшей в изножье кровати, была
землисто-серая кожа — именно такая, какая бывает у мертвых. Она была одета
по-имперски, в тускло поблескивающую, цвета ружейной стали форму сотрудницы
Политического Аппарата.
— Да. Я знаю, кто я такая.
Женщина кивнула.
— Я — адепт Хартер Тревим.
— Почтенная Мать, — проговорила Рана. Другой
обучил ее правильным формам обращения. (Другой жил внутри нее, словно
внутренний орган, как справка к компьютерной программе, как легкая
разновидность вторичного зрения.)
— Ты будешь жить вечно.
Рана кивнула. И тут же на миг словно потеряла ориентацию в
пространстве и встревожилась из-за этого, и стала гадать, не надо ли ей
радоваться. Бессмертие являлось самой высокой наградой, которую в ее стране
могли пожаловать гражданину. Рана Хартер была слишком ничтожна, ее никчемный
разум не осознавал, за что ей — такая честь. Но радость оказалась слишком
сильной эмоцией. Рана Хартер снова закрыла глаза и задумалась о тонкой красоте
вечности, в которой присутствовала прелесть геометрической простоты. Луч ее
жизни тянулся в бесконечность.
Однако вопрос не желал уходить: почему она — простая
сотрудница милиции, девчонка, которую когда-то исключили за неуспеваемость из
начальной школы, и в недавнем прошлом государственная изменница — стала одной
из тех, кого почтили бессмертием?
— Почему я жива, Мать?
— Под действием симбианта.
Стандартный ответ. Симбиантом все остальные называли
Другого.
— Ведь меня не представляли к Возвышению, Мать.
— Но ты погибла от рук врага, Рана.
— Я погибла в объятиях моей любимой, — ответила
она и немного удивилась тому, что произнесла эти слова, которыми обрекала себя
на проклятие. Наверное, мертвые попросту не умели лгать.
Почтенная Мать моргнула.
— Ты была в плену, Рана Хартер. Ты стала заложницей. Ты
пережила ужасные времена. Разум живых хрупок, и в состоянии стресса они склонны
к странным эмоциям. Ты страдала от болезни, именуемой «стокгольмским
синдромом». Твоя «любовь» к той, что взяла тебя в плен, явилась извращением,
вызванным страхом смерти, необходимостью за что-то удержаться — за что угодно.
Но теперь ты увидела смерть и пересекла ее, и твой разум чист. Эти чувства
уйдут. — Адепт сложила ладони. — Быть может, они уже ушли, и ты так
говоришь просто по привычке.
Рана Хартер полуприкрыла глаза. Другой уговаривал ее
согласиться, но она почему-то сопротивлялась. Она помнила птичью точность и
грацию движений Херд, ровный фиолетовый блеск ее глаз, чужеродную природу ее
мышления.
— Поживем — увидим, Мать.
Мертвая женщина бесстрастно кивнула.
— Ты будешь замечать, как твоя прежняя жизнь ускользает
прочь, Рана. И в конце концов порадуешься тому, что освободилась от нее.
Почтенная Мать протянула руку, и Рана сжала ее. Тревим
помогла ей сесть, и кровать тут же трансформировалась и поддержала спину Раны.
Мышцы ощущались теперь по-другому, они были удивительно податливыми, начисто
лишенными напряжения, но при этом довольно слабыми. Рана обвела взглядом
комнату. Стены были расписаны сочной краской с глубокими тонами. Изображенные
на них силуэты как бы предлагали быть такими, как они, двигаться, как они —
полные сил и древних и незамысловатых мыслей.
Рана поняла, что эти столь выразительные фрески выполнены в
цвете, который она когда-то называла черным. Теперь это для нее был более чем
цвет.
Они промолчали минуту — а может быть, час или еще дольше.
Потом Почтенная Мать заговорила снова.
— Рана Хартер, позволь задать тебе несколько вопросов.
— Конечно, Мать.
Адепт опять сложила вместе ладони.
— Пока ты была рядом с риксом, замечала ли ты
когда-нибудь признаки присутствия... еще кого-то?
— Вы спрашиваете про Александра?
Тревим вздернула брови.
— Александра?
— Это гигантский разум, Мать. Он выбрал себе имя из
истории Древней Земли. Так звали основателя великой империи.
— Ах, да. Насколько я знаю, он умер совсем молодым.
Рана пожала плечами. Мертвые это делали так, что вряд ли
заметишь. Тревим, похоже, была ею довольна как ученицей, делавшей неожиданные
успехи.
— У Аппарата есть причины подозревать, что это существо
завладело определенной, крайне важной информацией.
Рана запрокинула голову и уставилась в черный потолок.
— Александр сам — информация. Все данные с Легиса.
Почтенная Мать покачала головой.
— Не все. Кое-что спрятано — самые главные тайны. Но
есть сведения о том, что гигантский разум очень старался обнаружить их. И
передать с Легиса.
— Почему вам не спросить меня об этом? Адепт
нахмурилась.
— Ты... говорила с этой тварью?
Рана вздохнула. Она мысленно вернулась к безмятежным дням
своего плена — изучению риксского языка и работе под руководством Александра,
когда нужно было внести необходимые изменения в функции центра связи. Рана
помнила объятия гигантского разума, собственное ощущение безопасности,
возникавшее из-за того, что почти каждый объект на планете населен защитником
ее возлюбленной.
— Говорила — это неправильное слово, Мать. Но если вы
позволите мне воспользоваться инфоструктурой, я, быть может, сумею найти для
вас ответ.
Адепт покачала головой.
— Александра больше нет.
На секунду Рана ощутила одну из покинувших ее эмоций живого
человека. Ее словно бы с головы до ног опалило огнем. Другой успокоил ее,
угасил пламя.
— Как? — вырвалось у Раны.
— Мы не знаем. Похоже; он бежал. А может быть, просто
прекратил свое существование.
Рана закрыла глаза и «включила компьютер», который жил в ее
мозге. Она думала о проделанной ею работе, о том, как Александр помогал ей
разобраться в сложностях устройства центра сверхсветовой связи. В памяти
всплыли синестезические символы, но их значение теперь словно бы загрязнилось,
запятналось тем, о чем сказала Тревим.
Здесь, в пустынной местности, позади мертвых глаз, мозговой
«компьютер» Раны вел себя иначе. Он работал с новой уверенностью, проявлял
открытость и смелость там, где прежде робел. Теперь она могла управлять своим
даром, а не отключать, как раньше, сознание для того, чтобы ее способности
получили свободу.
