К сенатору Оксам подошел вооруженный сенатский охранник.
Только этому молодому человеку разрешалось иметь при себе оружие в Форуме. Об
этой должности Нара прежде тоже всегда думала как о номинальной, но вдруг и
охранник, и оружие стали весьма реальными.
Он взял ее за руку.
— Это она? — спросил охранник у женщины-прелата.
— Да.
Охранник отпустил ее руку, но остался рядом — словно Наре
могло прийти в голову сбежать.
— Кто будет говорить в защиту обвиняемой? —
спросил Дрекслер и обвел взглядом всех сенаторов — словно бы гадал, кто из них
дерзнет выступить против Императора.
— Я буду говорить в свою защиту, — сказала Нара, и
собственный голос показался ей отделенным от тела — из-за громкого усиления и
невероятности происходящего. Ей трудно было поверить, что она обращается к
сотням миллиардов людей, к истории, и что от этих слов зависит ее жизнь.
— Что ж, пусть уважаемый Сенат выслушает
обвинение, — сказал Дрекслер и опустился на каменный стул.
Мертвая женщина-прелат снова поднялась и подошла к краю
Возвышения.
— Председатель, сенаторы, граждане, — начала
она. — Императора предали.
Процесс начался.
Прелат продолжала свою речь — звучную и изобилующую
повторами и оттого похожую на молитву. Ритуальные фразы волнами накатывали на
Нару — все эти слова о клятвах на крови и плате кровью за нарушенные клятвы, о
войне против смерти, о бессмертии — великом даре Императора... Все это туго
вплеталось в речь прелата. Все прописные истины, вдалбливаемые каждому ребенку
еще в раннем детстве. В конце концов даже сама сенатор Нара Оксам ужаснулась
тому, что натворила. Как она посмела нарушить верность человеку, который
победил смерть — Древнего Врага?
Она взяла себя в руки, заставила успокоиться. Пусть
разыгрывают все свои карты. Пусть пробуждают все, какие только есть, замшелые
предрассудки. Тем больнее будет падение Императора, когда раскроется его тайна.
— Эта женщина была призвана, чтобы давать Императору
советы во время войны.
Наконец прозвучал явный упрек.
— И, дав клятву не разглашать военные тайны, —
продолжала прелат, — она предала военный совет Императора. Она нарушила
законным образом введенное правило столетнего табу. Нара Оксам стала
изменницей.
Затем последовали доказательства. Свет в Большом Форуме
померк, и ожил воздушный экран над Нижним Возвышением. Пураму Дрекслеру
пришлось бы выгнуть свою старческую шею, чтобы смотреть на экран, и он этого
делать не стал, а взирал на аудиторию как строгий учитель, наблюдающий за ходом
виртуального урока.
Сенат выслушивал обвинительницу в торжественной тишине, хотя
все эти факты и изображения передавались по всей Империи в течение последних
двух недель. Но в выпусках новостей, конечно, повторялось одно и то же
сочетание доказательств: кадр, на котором Оксам и Зай были запечатлены во время
торжественного приема, несколько слов из посланного Заю предупреждения, произнесенные
ее голосом, и дальний снимок восточного крыла Алмазного Дворца, где заседал
военный совет. А вот здесь, в Сенате, масштаб доказательств растянулся в
противоположном направлении. Время начало двигаться ползком. Каждый след
отношений между Оксам и Заем, запечатленный средствами массовой информации,
теперь объяснялся в течение нескольких невыносимо долгих минут. Их первый
разговор был разобран, кадр за кадром, словно преступление, случайно заснятое
камерой наружного наблюдения. Короткие записки, которые они посылали друг другу
в течение десяти лет, были скорбно, нараспев, зачитаны вслух женщиной-прелатом.
Она рассуждала о планах Оксам и Зая на будущее так, словно их роман с самого
начала представлял собой преступный заговор.
Затем были зачитаны последние несколько сообщений,
отправленных Оксам на борт «Рыси». Эти послания на заседании Сената два дня
назад большинством голосов были лишены сенаторской тайны переписки. То письмо,
которое состояло из одного-единственного слова «нет», прелат связала с отказом
Зая от «клинка ошибки». Все свидетельства были отредактированы во имя
безопасности и представлены так, чтобы Оксам в этом союзе выглядела агрессором.
И Нара радовалась тому, что аппаратчики не устроили облаву на Лаурента.
Наоборот: последние две недели они только тем и занимались, что усиленно
муссировали образ Зая-героя. Этот пропагандистский образ значительно ослаб, но
не был уничтожен. Теперь Зая представляли некогда непоколебимым имперским
воином, которому заморочила голову женщина-интриганка.
К счастью, среди свидетельств не было последнего письма Зая.
Его маневр сработал. Враги до сих пор не знали, что Нара Оксам владеет тайной
Императора.
Обвинительница продолжала свою речь и к ее концу скатилась к
фактам, к делу отношения не имеющим. Всплыла информация об антивоенном билле,
предложенном Оксам и отозванном как раз перед тем, как она получила место в
военном совете. Все ее прежние голосования в Сенате были извлечены на свет и
получили новое истолкование. Обвинительница ухитрилась изыскать элементы
вредительства даже в тех актах, которые прошли утверждение единогласно.
И все это представляло собой всего лишь предварительное
заявление. Вот так медленно, ползуче обвинительница только очертила общую
картину и, видимо, в последующие дни намеревалась завалить Сенат горой
доказательств. Двести минут, в течение которых говорила обвинительница —
половина первого дня процесса, — показались Оксам годами.
Но вот наконец Наре Оксам было предложено произнести свое
начальное слово.
Председатель Сената продемонстрировал ей пульт и
предупредил:
— Тайны государства священны, сенатор Оксам. Не
пытайтесь раскрыть их здесь, в Большом Форуме.
— Не стану пытаться, председатель Дрекслер.
Естественно, старого солона просветили исключительно
относительно задуманного Императором геноцида — того самого вопроса, по поводу
которого был задействован закон о столетнем табу. Если Лаурент не ошибался, то
настоящая тайна — та самая, ради сохранения которой его величество был готов
прикончить миллионы человек, — была неведома никому из людей, ни живому,
ни мертвому, кроме зомбированных аппаратчиков.
Судя по сведениям, полученным от риксского гигантского
разума, даже аппаратчики об этой тайне говорить не могли. При одном упоминании
о ней их начинали мучить жуткие боли.
Оксам очень надеялась на то, что это правда.
Нара наконец поняла, почему Империя построена на страхе и
подкупах, на унижении, на муштровании верности, на суеверной болтовне о
каком-то мистическом культе древних времен.
Все это было так, потому что Империя была построена на лжи.
И Оксам обратилась к сенату, готовая развенчать эту ложь.
В первое мгновение она не смогла выговорить ни слова. То,
что на нее смотрела вся Империя, было слишком волнующе. На миг Нара испугалась:
а вдруг она и сама зомбирована, и какой-то глубоко захороненный в ее
подсознании императив не даст ей выговорить заготовленную речь. Но она сделала
глубокий вдох, легонько прикоснулась кончиками пальцев к лечебному браслету —
просто так, как к талисману, и прогнала страх. Волновалась она только из-за
того, что не знала, как собственная речь аукнется ей в плане эмпатии — ведь ей
предстояло оседлать опасное и очень нервное животное под названием Империя.
