Я только что выступил с Докладом о Положении в Общей Комнате; он отличается масштабностью видения, проблемной глубиной и стратегической перспективностью, он может служить источником вдохновения для всех и каждого, и вопрос передан на рассмотрение комитета. И хотя комитет обсуждает вопрос с разных точек зрения, принимает во внимание как аспекты происхождения разнообразных элементов текущего бедлама, так и вопрос о наиболее оптимальной кандидатуре исполнителя предписаний комитета, ситуация в смысле решения складывается патовая.
— Тут же в основном твое барахло, — говорит Тоф.
Это правда.
— Возражение не по существу, — парирую я.
Еще в начале переговоров я, старший член комитета, выдвинул план, согласно которому младший член комитета, Тоф, по причине своей юности нуждающийся в накоплении жизненного опыта и, без сомнения, изнемогающий от желания предъявить сверстникам свои лучшие качества, обязуется не только убрать гостиную прямо сейчас, но и проделывать эту работу на регулярной основе, гипотетически — дважды в неделю, получая в качестве вознаграждения не только не облагающиеся налогами карманные деньги в размере $ 2 в неделю, но и гарантию того, что, в случае надлежащего и своевременного исполнения работ, он не будет во время сна избит до бесчувствия старшим членом комитета. Однако младший член комитета не согласился с этим проектом, проявив высокомерие, безмозглость и непонимание основ двухпартийной системы. Он решительно отверг этот план.
— Дудки, — вот как он выразился.
Как бы то ни было, проявив добрую волю и готовность к компромиссу, старший член комитета немедленно сформулировал альтернативный план, согласно которому Тоф, по причине своей невероятной молодости нуждающийся в тренировке и освоении разнообразных видов деятельности, будет убирать в доме на регулярной основе всего один раз в неделю и получать в качестве вознаграждения не облагающиеся налогами карманные деньги в размере уже не $ 2, а $ 3 ($ 3!) в неделю, а сверх того — гарантию, что он не будет закопан по шею на заднем дворе, где сможет лишь беспомощно стонать, пока голодные псы будут терзать его нежную плоть с головы. Но и теперь, лишний раз проявив тупость и узость кругозора, Тоф отказался от этого предложения, теперь уже без всяких комментариев (он просто закатил глаза); и именно его нежелание рассматривать любые конструктивные проекты и вызвало к жизни непростой обмен мнениями, подробно процитированный выше и продолжающийся по сию пору:
— Знаешь, какой ты урод? — спрашиваю я Тофа.
— Нет, не знаю. Какой? — отвечает он, изображая смертельную скуку.
— Уродский, — говорю я.
— Ага, теперь знаю.
Мы в тупике: цель у партий общая, а выработать единую стратегию для ее достижения нам не под силу.
— Знаешь, кто нам нужен? — спрашивает Тоф.
— Кто? — интересуюсь я.
— Домработница-робот.
В общем-то, его вины тут нет. Хотя он относительно аккуратен — его воспитывали в школе Монтессори, среди прилежных детишек с их деревянными домиками из мясницких колод, — я медленно, однако неотвратимо переучиваю его жить по-моему, в бедламе, и успехи оказываются несколько угрожающими. У нас завелись муравьи. Завелись они из-за того, что мы еще не усвоили разницу между пищевыми и непищевыми отходами. Мы оставляем еду на столе. Мы оставляем еду на тарелках в раковине, и когда я наконец решаюсь вымыть посуду, приходится сначала смыть всех муравьев, крохотных и черных, с тарелок и приборов. Потом мы опрыскиваем муравьиную колонну (она тянется от раковины, огибает угол, продолжается по стене и уходит под половицы) «Рейдом», который мы, разумеется, прячем от гостей: это вам все-таки Беркли.
Некоторые события нас стимулируют. Одиннадцатилетний друг Тофа Люк как-то раз зашел к нам и сказал:
— Господи, как же вы живете-то?
Примерно неделю после этого мы старательно убирали, распределяли обязанности, закупали еду. Но вскоре вдохновение испарилось, и мы опять вернулись к прежнему состоянию — когда все разваливается да так и остается. Если мы бросаем какой-нибудь предмет в мусорное ведро и промахиваемся (обычно это остатки фруктовых предметов), он остается на месте приземления, пока через пару недель Бет или Кирстен не поднимет его и не выбросит, при этом разыграв целое представление, демонстрирующее, как она шокирована. Они за нас беспокоятся. Я сам за нас беспокоюсь. Я боюсь, что в любую минуту кто-нибудь — полиция, сотрудники детской социальной службы, инспекция по здравоохранению — вломится в дом, и тогда меня арестуют или, может, просто поизмываются надо мной, по-насмехаются, обзовут нехорошими словами, а Тофа заберут, увезут туда, где в доме убирают, где вещи стирают качественно и в срок, где родители или лица, их заменяющие, умеют готовить и делают это регулярно и где никто не гоняется друг за другом по дому и не дерется палками, принесенными с заднего двора.
Беготня по дому и сражения разнообразными предметами — вот единственное занятие, которое нравится нам обоим, поэтому любая другая деятельность претерпевает заметный ущерб. Каждый день мы пробиваемся вслепую и все время встаем в тупик перед тем, что нам стоило бы знать: как прочищать унитаз, как варить кукурузу, каков номер социальной страховки Тофа, какова точная дата рождения нашего отца. В итоге, если в один прекрасный день Тоф оказывается в школе, я — на работе и при этом к ужину прихожу домой, если мы готовим ужин и съедаем его до девяти вечера, а Тоф укладывается спать до одиннадцати и под глазами у него нет синих кругов, знаков изможденности, — почему-то они красуются там все эти месяцы, и мы не можем взять в толк почему, — мы торжествуем, словно совершили виртуозный трюк, — например, выпрыгнули из горящего универсала или заставили исчезнуть Статую Свободы
[57]
.
К середине осени у нас составляется что-то вроде распорядка дня. Утром, вскоре после того как я отправляюсь спать, Тоф просыпается — скажем, в три, четыре или полпятого утра, так что у него есть десять минут, чтобы при мять душ, десять минут, чтобы одеться, полчаса, чтобы приготовить и съесть завтрак, а также доделать домашние задания, и как минимум три с половиной часа, чтобы посмотреть мультфильмы. В 8.45 он будит меня. В 8.50 он снова будит меня. В 8.55 он будит меня еще раз, и я, оря на него за то, что он опаздывает, отвожу его в школу. Я паркую нашу красную машинку на той стороне улицы, которая, как сообщили мне четыре вывески и одно персональное уведомление, не предназначена для посадки и высадки детей. Потом я вытаскиваю из его рюкзака листок бумаги и сочиняю объяснительную:
Уважаемая мисс Ричардсон!
Прошу извинить, что сегодня утром Крис опоздал. Я мог бы выдумать что-нибудь, например неотложное дело или плохое самочувствие, но самом деле мы просто проспали. Такая вот фигня.
