Хотелось огорчиться, но огорчение предполагает долю неожиданности, а он вполне четко представлял, что его ждет. В исправленной версии «Василия Набочки», выпущенной Западнозлабским народным издательством, имелась финальная песнь неизвестного авторства. Не дождавшись противоядия, царь умирает, и убитый горем царевич Василий, отрекшись от престола, передает царские земли народу. Он ведет жизнь простого человека — возделывает поля и пасет коз, обретая спасение в ручном труде, — и в конце концов находит упокоение под чахлым деревом на лугах Западной Злабии. Тяжеловесное, поспешное и неумелое творение. Худшая разновидность агитпропа. Надуманный сюжет, смутные образы, ходульные персонажи.
Пфефферкорн смеялся до слез.
119
За три дня до Рождества он совершил паломничество. Автобус высадил его на пыльном перекрестке поселка в тридцати милях южнее его деревни. Он сходил на рынок и на площадь. Полюбовался фресками. С гордостью отметил, что его колокол лучше местного.
Проверил, нет ли слежки.
В глубине bodega
[32]
отыскал таксофон.
Вставил карту.
Набрал номер.
Гудок.
Второй.
Когда-то они условились отвечать после четвертого звонка.
Третий.
— Алло?
Сердце ухнуло. Казалось, он втягивает воздух через соломинку.
— Алло, — повторила дочь.
Голос усталый. Тяжелый день? Хотелось ее утешить. Сказать: «Все будет хорошо. Давай я тебе помогу». Но он не мог этого сказать. И помочь не мог. Но только безмолвно молил ее не разъединяться. Не вешай трубку. Еще раз скажи «алло». Или молчи. Только не вешай трубку. Скажи что-нибудь. Скажи «вас не слышно». Скажи «перезвоните». Хоть что-нибудь скажи. Рассердись. Заори. Но говори.
Заплакал ребенок.
Она повесила трубку.
С минуту он не шевелился. Трубка оттягивала руку. Он осторожно вернул ее на место. Таксофон отдал карту. Он сунул ее в карман. И пошел ждать автобус.
120
Утром, когда он вернулся с рынка, его встретил брат Мануэль:
— К вам гость. Я попросил его обождать в ризнице.
Пфефферкорн отдал ему пакеты и прошел в церковь. Стукнул в дверь.
Встреча лицом к лицу.
— Привет, Янкель.
— Привет, Билл.
— Похоже, ты не очень удивлен.
— Теперь меня трудно удивить.
— Тебе идет борода, — сказал Билл. — Придает внушительности.
Пфефферкорн улыбнулся:
— Как ты?
— Для покойника неплохо. — Билл огляделся: — Ты хорошо устроился.
— Хочешь взглянуть?
— Не откажусь.
Прошли в сарайчик.
— Вполне отвечает моим запросам, — сказал Пфефферкорн. — Правда, очень не хватает швейцара.
— Зато есть священник.
— Верно.
Взгляд Билла задержался на книге в красном переплете, брошенной на койку:
— Кажется, я знаю, что это.
— Ознакомься.
Билл открыл последние страницы поэмы. Прочел финал и захлопнул книгу:
— Да уж, дерьмо.
Пфефферкорн кивнул.
— Сам-то что-нибудь пишешь?
— Нет, с этим я завязал.
— Жаль.
— Не жалей, — сказал Пфефферкорн. — Я не жалею.
— Ни капельки?
— Сказал все, что хотел.
— Очень уверенное заявление.
— Когда знаешь, не сомневаешься.
— Значит, быть посему.
Пфефферкорн кивнул.
— Снимаю шляпу, — сказал Билл. — Писатель, который умеет вовремя замолчать, — большая редкость.
Пфефферкорн улыбнулся.
— Карлотта шлет привет, — сказал Билл.
— Мой ей поклон.
— Просила сказать, что благодарна за письмо.
Пфефферкорн промолчал.
— Она не сказала, что в нем, но я понял, что ей оно очень важно.
Повисло молчание.
— Прости, — сказал Пфефферкорн.
— Все нормально.
— Я думал, ты умер. Прости.
— Что было, то прошло. — Билл кинул книгу на койку. — Прогуляемся?
— Охотно.
Пошли к океану. День выдался прохладный и пасмурный. Серые чайки закладывали круги, лишь слегка выделяясь на фоне серых облаков. Ободранные рыбацкие лодки лежали на песке, точно павшие солдаты. Ветер сеял солеными брызгами, ерошил волосы и заставлял шмыгать носом. Прошли с полмили. Зазвонил колокол, отбив девять полнозвучных ударов.
— Значит, вы опять вместе, — сказал Пфефферкорн. — Ты и Карлотта.
— И да и нет. Скорее говоря, нет. Этакая неопределенность.
— Что с тобой случилось? — спросил Пфефферкорн.
Билл пожал плечами:
— Сказал не то и не тому. Кто-то решил, что я стал ненадежен. Вслед за тем я оказался посреди Тихого океана. Барахтался пять с половиной часов. Крупно повезло, что какое-то судно меня подобрало. Жуткие солнечные ожоги. Долго не заживали.
— Чем ты их разозлил?
— Захотел написать книгу, — сказал Билл. — Настоящую.
— Да, Карлотта обмолвилась.
— Вот как.
— Говорила, ты работал над серьезным романом.
— Работал — слишком громко сказано. — Билл постучал себя по лбу: — Все еще тут.
— О чем книга?
— Ох, сразу не скажешь. О доверии. Дружбе. Любви. Творчестве. О непростых отношениях, давних и дорогих. Знаешь, сюжет еще не сложился.
— Сложится.
— Возможно. — Билл улыбнулся. — А может, и нет. Составная часть авантюры.
Только сейчас Пфефферкорн заметил, что Билл без бороды. Со студенческих времен он не видел его бритым.
— Тоже хорошо выглядишь, — сказал Пфефферкорн.
— Спасибо, Янкель.
Волны кидались им под ноги.
— Как вышло, что тебе не надо прятаться?
— Я долго прятался. Нашли. Они всегда находят.
— И?
— Наверное, им было неловко, что со мной так обошлись, и меня позвали обратно в команду. Даже бросили кость — пиши, что хочешь. Мол, начнем с чистого листа.
— Выгодная сделка.
— Есть закавыка.
