— Елизавета, ты бы нам водочки принесла похолоднее, — по-хозяйски распорядился Кирьян. И когда мадам Трегубова удалилась, он спросил у Степана: — Наша мадам-то теперь дважды вдова. После покойного Кости Фомича ни с кем не сошлась?
Степан лишь едко улыбнулся:
— Елизавета Михайловна в одиночестве прозябать не любит. Уже трех кавалеров за это время поменяла. Станок-то у нее ладный, да и при деньгах бабенка, так что охотников на нее всегда предостаточно. Сейчас ее один шкет пихает потихонечку. На молодежь нашу старушенцию потянуло.
В эту минуту, торжественно сжимая в руках бутыль водки, вошла Елизавета Михайловна.
— Вот она, наша красавица! — проговорил Кирьян, шутливо хлопнув женщину ниже талии.
— Перестань… — не очень решительно произнесла Трегубова, вяло отмахнувшись.
— Эх, такой товар пропадает! — живо поддакнул Степан, азартно блеснув глазами.
— И не говори, ей бы мужичка порядочного, — подхватил Макей, — а то она так и помрет непорочной!
Жиганы расхохотались.
— Да хватит вам, бесстыжие, все бы вам зубоскалить! Кто на такую старушку, как я, может позариться?
— А хочешь, девица ты наша, я тебя вот с таким мужичком познакомлю! — не унимался Степан, подняв кверху большой палец. — Причиндалы у него до самых колен, так что пользовать он тебя через ящик будет.
За столом вновь дружно рассмеялись. Молчал лишь Кирьян, он едко скривился и залил ухмылку стопкой холодной водки.
— Ладно, хватит пустого базара! — жестко отрубил он. — В общем, так, едем! Машина на ходу? — посмотрел Курахин на Евстигнея, который чувствовал себя среди жиганов не в своей тарелке.
— На полном, — слегка расслабился шофер. — Бензина тоже хватает, полный бак!
— Тогда чего сидим? — хлопнул Кирьян по столу. — Поехали!
Летняя ночь встретила их прохладой. Воздух был прозрачен и свеж. Кроны деревьев слегка раскачивал ветер. Так бывает перед сильной грозой. Природа замирает, будто отдыхает перед нешуточной схваткой.
— Гроза скоро грянет, — заметил Евстигней, направляясь к машине.
— Ничего, — подбодрил его Кирьян, — надолго мы не задержимся. У меня для них сюрприз приготовлен. Видал? — вытащил он из кармана милицейский свисток.
— Кирьян, да ты у нас теперь за легавого сойдешь, — расхохотался Макей.
— Еще бы! А если я в него еще свистеть начну! — И он сильно дунул в свисток.
Примолкшую округу потревожила длинная и громкая милицейская трель.
Жиганы весело расхохотались.
— Кирьян, у тебя получается за легавого. Так, может, тебе работу поменять? — спросил, давясь смехом, Макей.
— Жиганов будешь ловить! — подхватил Степан.
И вновь раздался дружный громкий хохот.
— Ну, вы точно легавых накликаете, — усмехнулся Евстигней, повернув ключ зажигания. Машина чихнула разок, будто бы простудившись на ветру, и завелась. — Куда едем, Кирьян?
— Идем на «шальную»! Гони на Остожье! — плюхнулся жиган в кресло. — Да поживей.
Домчались быстро. На углу Хилкова переулка стояла милицейская будка. Вокруг ни души. Наверняка постовой спрятался в ней от непогоды и перелистывал свежий номер «Вечерних известий Московского Совета», в котором было напечатано последнее постановление МЧК.
В прошедшую субботу было расстреляно двенадцать бандитов.
— Щас мы его потревожим! — зло прошептал Кирьян и, достав из кармана свисток, громко засвистел.
По переулку прокатилась длинная переливчатая трель. Ощутимо ударившись макушкой о притолоку, на улицу выскочил перепуганный милиционер. Роста аршинного, зато по облику сущий мальчик. На щеках белесый пушок. Похоже, его кожа еще не ведала бритвы.
— Вы посмотрите, какой кочет выпрыгнул! — радостно оскалился Кирьян.
— Пенек что надо, — согласился Макей.
— Чего вам надо? — Голос у юноши оказался высоким и строгим, видно, от страха.
— А вот чего! — Кирьян поднял руку и выстрелил ему в голову. Парня швырнуло на будку. Раздался треск. Неуклюже завалившись на бок, милиционер поджал ноги и застыл.
— Уходим! — крикнул Кирьян.
— Куда теперь?
— Гони к Крымскому мосту.
— Понял. У моста автомобиль остановился у точно такой же будки. Через окошко было видно, что над столом согнувшись сидел милиционер. Такой же молодой, правда, у этого пробивались усы, совсем реденькие.
Кирьян засвистел. Заскрежетала пружина отворяемой двери, и на пороге появился милиционер.
— Второй, — произнес Кирьян и нажал на курок.
— Куда теперь?
— На Пречистенку гони, — приказал Кирьян, подгоняемый азартом. — Там две милицейские будки. Сейчас мы их, как крыс, всех повыведем.
Со скрежетом переключилась в темноте первая передача. Звук этот был похож на звук передергиваемого затвора. Обдав убитого густым выхлопом, машина рванулась дальше.
* * *
Дзержинский никогда не повышал голоса. Он говорил спокойно, вдумчиво, тщательно подбирая каждое слово, но у собеседника создавалось ощущение, что он стоит под ледяным душем. Было бы намного проще, если бы председатель ВЧК грохнул кулаком по столу, пустил бы по матушке, а то в порыве чувств рванул бы на себе гимнастерку. Но он вел себя так, будто ровным счетом ничего не произошло, только интонации, глуховатые и вибрирующие, вмиг наэлектризовали атмосферу.
— Признаюсь, я очень рассчитывал на вашу помощь. В Петрограде, товарищ Сарычев, вы показали себя с лучшей стороны. Но здесь, прямо скажу, ваши действия пробуксовывают. Только за одну ночь жиганами было убито девятнадцать милиционеров! Теперь остальные сотрудники боятся выходить по одному на дежурство.
Вроде и не было в Дзержинском ничего особенного. Узкое лицо с острой бородкой, неширок в плечах, чем-то он напоминал земского врача. Но стоило ему остановить взгляд на собеседнике, как тот сразу чувствовал силу его взгляда, глаза Дзержинского будто бы выворачивали душу наизнанку. Председатель ВЧК смотрел прямым немигающим взором, казалось, он способен был разгадать самую потаенную мысль собеседника. Будь Дзержинский другим, и разговор сложился бы совсем иначе. Заговорили бы матюками, как обыкновенные мужики, не обремененные многими комплексами, отправили бы друг друга по матушке. Глядишь, и на душе бы полегчало. Но белая кость выпирала из Феликса Эдмундовича острыми углами даже через туго застегнутую гимнастерку. А потому приходится слушать его размеренный монолог и гасить собственные нешуточные эмоции, которые грозились прорваться в Игнате клокочущим гейзером.
Приходилось изображать из себя невинную курсистку и молчаливо пялиться на носки собственных сапог.
— Мы делаем все возможное, товарищ Дзержинский. Конечно, не все получается… Но за это время было поймано и передано революционному суду три десятка жиганов и уркачей. В концентрационные лагеря на перевоспитание отправлено несколько сотен карманников, домушников и воров всех мастей. Накрыли около пятнадцати блатхат, — неторопливо перечислял Игнат Сарычев. — А позавчера изловили Ерофея Егорника. На счету этого душегуба почти тридцать человек.
