— Ну и славно. А как полегчает, я сам позвоню, расскажешь, как дела идут.
Все, этот этап пройден, теперь нужно обеспечить себе хоть какое-то подобие алиби. Пугачев взглянул на часы — половина третьего дня. Путь домой занял всего десять минут. Этого времени хватило для того, чтобы не испугаться задуманного, а, наоборот, уверить себя, что он поступает правильно. Дома он подсел к телефону и набрал номер поликлиники. Вызов участкового терапевта приняли, спросили адрес. Видимо, в регистратуре знали адреса всех ответственных работников, потому что женский голос заволновался и попросил оставить номер телефона. Пугачеву пообещали выяснить, нет ли возможности отправить врача к нему немедленно, и если такая возможность появится, ему сообщат.
Естественно, такая возможность в поликлинике появилась. Пугачев грустно усмехнулся. Это одна из его привилегий – все вокруг расшибаются для него в лепешку. Все правильно, теперь его очередь расшибаться. Усталая женщина лет пятидесяти вошла в прихожую и, доставая из пакета белый халат, сразу стала задавать вопросы относительно самочувствия.
Пришлось ломать комедию, благо выдумывать в его возрасте ничего особенно-то и не надо. Все симптомы хорошо знакомы, подобное не раз случалось в жизни. Температуры нет? Так он выпил аспирин, пропотел. А кто в такую жару не потный? Горло? Конечно, красное, а у кого из заядлых курильщиков с тридцатилетним стажем оно не красное? Давление? Пожалуйста, давайте измерим. А у кого в таком возрасте да в такой нервной ситуации оно нормальное?
Возможно, эта усталая женщина и имела кое-какие сомнения по поводу нетрудоспособности «больного», но она с готовностью выписала ему больничный, радуясь, наверное, в глубине души, что какие-то симптомы есть. Пообещав в случае ухудшения состояния вызвать врача снова, Пугачев проводил свою спасительницу до двери. Теперь оставалось подстраховаться и терпеливо вылежать остаток дня дома. Мало ли что. Проводной телефон он отключил. Но его так никто и не потревожил.
Пугачев ждал, что утром перед планеркой в прокуратуре или после нее его все же побеспокоят. Ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать на мобильный никто не позвонил. В пятнадцать минут двенадцатого Иван Трофимович уже выехал на своей машине со стоянки и направился к выезду из города.
— Не лез бы ты в это дело, старый хрыч!
— Да как же не лезть, — строго отчитывал старуху Иван Дмитриевич Трофимов. — А как дело-то важное окажется. Так ведь всю страну можно по миру пустить, ежели молчать. Участковый наш мужик серьезный, из соседнего села, и родители его были люди степенные, с пониманием.
— Ой, не знаю, Ваня! Боязно мне, — причитала Тамара Васильевна, теребя передник и со страхом глядя в ту сторону, откуда по переулку шествовал участковый — старший лейтенант Горюнов.
— От дура! — горячился старик. — Я ей о людях, а ей боязно! Чай не под фашистами живем и не под коммунистами. Своя власть, демо… критическая. Понимать надо, какие времена на дворе!
Тамара Васильевна промолчала, только смахнула с глаз слезу. Ну что с ним поделаешь? Все ему надо, во все дыры лезет. Угомониться бы пора уж на старости лет-то.
— Палыч! — старик вышел за калитку, когда участковый поравнялся с его двором, и приподнял козырек грязной кепки. — Приветствую. Как служба-то?
— Нормально, — сухо ответил Горюнов, чуть сбавляя шаг. — Чего хотел, Трофимов?
— Дело есть, Палыч, — понизил старик голос и с видом заговорщика оглянулся по сторонам.
— После шести вечера приходи в участковый пункт, — бросил Горюнов через плечо.
— Так нельзя мне к тебе при всех приходить, Палыч, — затараторил старик, семеня рядом с рослым старшим лейтенантом. — Я же говорю, что дело секретное. А вдруг убийцы прознают, что я свидетелем был…
— Что? — Горюнов остановился так резко, что старик ткнулся в него козырьком своей замусоленной кепки. — Какие убийцы, ты что мелешь, Трофимов? По пьянке, что ли, померещилось?
— Ты, Палыч, уважение людям выражать должен, — обиделся старик. — Ты мне наливал? Иль ты через меня спотыкался? Я тебе про стрельбу толкую, что третьего дня была в поселке у богатых, а ты ко мне без уважения. Так, что ли, полиция у нас должна работать?
— Ну ладно тебе, Трофимов, — насторожился Горюнов, поняв, что чуть было не допустил оплошность, — ты шуток не понимаешь? Да и объяснять получше надо. Я же не сразу и понял, что у тебя дело-то серьезное. Ну-ка, ну-ка?
— Шуток! Какие шутки, когда людей десятками стреляют средь бела дня, — стал остывать старик, которому было все-таки приятно, что полицейский так резко изменил к нему отношение. Стало быть, уважает, прислушивается, что старые люди говорят. — Так вот, третьего дня стрельба-то была в поселке. Ты-то по службе небось знаешь об этом?
— Знаю, знаю. Ты говори, что хотел-то. Ну, была стрельба, и что?
— А то, Палыч! Я в тот вечер на зорьке на пруду сидел. Тихо было, как благодать божья спустилась. Вода как стекло, не шелохнется. А клева не было! Что, думаю, за напасть такая. Самая погода для клева, а тут как отрезало.
— Ближе к делу, Трофимов. Что дальше-то?
— Ну, вот и сижу я под ивами. Дремотно стало. Думал уж сворачиваться да к старухе под бок отправляться. А тут вроде машина. Ну, машины у нас как воробьи шныряют, почитай в каждом дворе есть. Так я и внимания особенно не обратил. А потом и мотор затих, вроде как выключили. А затем шаги, тяжелые такие. Я уж подумал, что с сетками кто решил по пруду побродить. Не иначе чужие, потому как у нас сетями тут ловить-то и нечего. У нас ведь в пруду из рыбы одна…
— Трофимов, не отвлекайся на рыбу, — хмуро попросил участковый. — Дальше что?
— Дык как же на рыбу не отвлекаться, когда я ее ловил сидел. И про сеть подумал потому, как на рыбу ее могли настраивать. Я еще подумал шум поднять, так, для порядку. А тут смотрю, что не сеть. С мешками вышли к пруду. И в самом глубоком месте, там еще родники студеные бьют у нас. И вот они с мешками вышли, много их, человек шесть насчитал. И что-то мне боязно так стало. Ведь, думаю, гадить будут, в мешках ведь али мусор, али строительные материалы какие из поселка. Это ж лень вывозить, так они к нам в пруд наладились валить. Думаю так, а самого как в землю от страха вдавливает. И вот они мешок кладут на траву, потом что-то из сумки вынимают, тяжелое, для груза, значит. И это, в темноте я уж не разглядел чего, они с двух сторон к мешку привязывают. А потом четверо поднимают мешок, и тут я обомлел. Мать моя женщина, так в мешке-то человек.
— Живой, что ли?
— Мертвый, Палыч! Живые, они так не висят, так только мертвые висят. Как тряпичные куклы.
— А как же ты разглядел, что в мешке был человек? Ведь темно же было?
— Так не знаю. Разглядел как-то. И потом, несли они его, ну прямо как настоящего человека. Один под плечи, второй под ноги. А потом, когда бросали, они уже вчетвером брались, то тоже похоже, как будто за человека берутся. Так вот они двоих и бросили в наш пруд.
