— Ну, вот я тебя и нашел, милая моя, — вздохнул он, продолжая гладить женщину по голове. — Долго я один был, устал. Были мысли, что надо бы жениться, сойтись с кем. А все душа не лежала. А вот как увидел тебя в первый раз, как окатила ты меня своим огненным взглядом… и погиб казак.
— Так уж и погиб, — тихо возразила Марина.
Но по тому, как она это произнесла, по тому, как тихо и выжидающе она лежала, Зосима Иванович понял, что ждет женщина этих слов, надеется, что вот-вот скажет мужик заветные слова, что окажется он тем, кто, наконец, не пройдет в другой раз мимо калитки, переночевав разочек.
— Погиб, Марина. Погиб и снова народился. Хорошо мне с тобой. И сейчас хорошо, но это дело второе…
— Так уж и второе? — уже другим голосом спросила женщина.
— Второе, второе. Главное-то не это, главное, что как вошел я к тебе в первый раз, так и уходить не захотелось. Сразу понял, что ты какая-то… родная, близкая. Мариша, — в первый раз вырвалось ласкательное имя, — выйдешь за меня?
— Уж, какой спелый! — Марина подняла веселое лицо и посмотрела с прищуром. — Только в постель затащил и сразу жениться? А как пожалеешь потом?
Зосима Иванович с улыбкой смотрел, как Марина дурачится. Грудь выбилась из-под простыни, но это ее, кажется, не волновало. Он нутром почувствовал, что женщина согласна. И не потому, что первый встречный предложил, а потому, что именно он предложил. Значит, есть его за что любить, за что ценить.
— Я ведь тоже сразу поняла, что ты мужик хороший, — продолжая улыбаться, ласково сказала Марина. — Сначала, конечно, всякое думала, много таких, кто хотел похаживать. А потом вижу, что…
Игнатьев не стал ждать «что» и закрыл женщине рот поцелуем.
И снова понеслось! С шептаниями, стонами и вскрикиваниями, с нежными словами, с влажными губами. И снова время остановилось, снова весь мир исчез где-то далеко за стенами этой спаленки. И снова Марина ахнула, выгнулась дугой, вцепилась ногтями ему в спину и обмякла. Только мелкая судорога пробегала по ее телу, только мышцы еще судорожно сокращались.
— Дорвался казак, — прошептала довольная женщина. — Насмерть залюбил. Теперь и помереть не страшно.
— А может, поживем еще, а? — прошептал в ответ Игнатьев. — Обещаю, что не в последний раз. А помнится, кто-то обещал чаем напоить. Я ведь зачем зашел-то?
— Ах да! — засмеялась Марина. — Чайку ведь хотел попить. Только вот как мне встать-то теперь? Ноги трясутся, не удержат они меня.
Они все-таки встали. Марина щебетала без умолку о соседях, о магазине, о своей работе. Она накрывала стол для чаепития, и Игнатьев понял, что достает она из серванта праздничные чашки, а не те, что стоят в кухонном шкафчике. Он курил у форточки и любовался женщиной, той переменой, которая в ней случилась.
Потом они пили чай с конфетами. И пришло время Зосиме Ивановичу рассказать, что привело его сюда, в Романовское, про свою прежнюю работу, почему оставил ее, про квартиру, которая у него осталась там, про машину. Понимал, что для Марины все это неважно, а видел, что все равно ей приятно. Мужик-то не гол как сокол, значит, путный.
Марина слушала, улыбалась, иногда касалась его руки, лежавшей на столе, гладила пальцы. «Ластится, как кошка, — подумал Игнатьев, — видать, сильно истосковалась по ласке мужской».
— Это у тебя из армии? — спросила Марина, проведя пальцами по наколке на кисти правой руки в виде восходящего над горами солнца и надписи «Кавказ» над ним.
— Это из глупого детства, — усмехнулся он. — Уличное оно у меня было, ложные авторитеты были. А это было модно, можно назвать даже разновидностью патриотизма. А вот видишь, в шайку воровскую не попал, а попал, наоборот, в милицию.
— Ты, наверное, уже тогда был мужиком рассудительным, — пошутила Марина.
— Время у нас с тобой есть, Мариша, — серьезно сказал Игнатьев, решив, что разговор о рассудительности как раз кстати, — я торопить тебя не буду. Присмотришься ко мне, привыкнешь. А что меня касается, то я хоть завтра готов отношения зарегистрировать и на всю округу объявить тебя супругой. Надеюсь, не разочаруешься. Знаешь, я как-то привык к городской квартире, а вот за эту неделю, что здесь живу, понял, что нет ничего лучше частного дома. Продадим-ка мою квартиру там да устроим тут к твоей хате серьезную пристройку. Замок!
Марина блаженно улыбалась, то опуская, то снова поднимая влюбленные глаза. Но тут что-то мелькнуло за окном.
— Что это там? — насторожилась женщина. — Никак огонь где? И вправду горит, да как сильно! Ой, не у ваших ли? Не у Никольченко?
Зосима Иванович приподнялся и прислонился к стеклу лбом. Отсветы огня он видел четко, а теперь даже различал и громкие крики людей. Все это было где-то в районе дома Сергея. Игнатьев сорвался с места, опрокинув стул, с третьего раза попал ногой в ботинок и выскочил на улицу. Сердце сжалось оттого, что опасения подтвердились. Он хорошо видел острый конек дома из красного кирпича, который лизали языки пламени. С треском разлетелось оконное стекло.
Игнатьев подбегал к дому, протискиваясь сквозь собравшуюся толпу людей. Где-то вдалеке уже слышна была сирена пожарной машины.
Много чего повидал на своем веку майор милиции Игнатьев по роду своей работы. И трупы багром по частям из камышей вылавливал, и тело приходилось вынимать из ванной, где оно несколько часов пролежало практически в кипятке. И куски тканей отслаивались и оставались в руках. И собирать фрагменты приходилось, после того как сработало взрывное устройство. Но не это было самое страшное, самое тяжелое, самое неприятное. Существовали вещи и посерьезнее, такие, что не всякая психика может выдержать. Это видеть, понимать, сопереживать горе близких погибшим людей.
Вы когда-нибудь бывали в шкуре человека, который должен позвонить в дверь и сообщить тринадцатилетней девочке, что ее мать убита и лежит в морге? А пожилой женщине, о том, что две ее любимицы-племянницы, которые приехали к ней из Питера в гости, сейчас сложены по частям в черные пластиковые мешки и ей надо завтра прийти и опознать то, что осталось? Тот, кому приходилось бывать в роли «черного вестника», будет разгребать все, что угодно, согласится на самую грязную кровавую работу, лишь бы не идти снова к родственникам погибших и не нести эту страшную весть.
Игнатьев проходил и через это. А вот теперь он сам сидит перед следователем из прокуратуры, закрыв лицо руками. Его скулы свело с такой силой, что он не то что слова сказать не может, у него зубы крошатся. И перед глазами проходит добродушное лицо Сергея, улыбающееся его жены Галинки. И застенчивая грустная Ириша, младшая сестренка Галины. А еще там осталось почерневшее тельце Аленки. Вот этого Игнатьев никак не мог понять. Как можно было так поступить с ребенком?
— Сколько тел обнаружили? — с трудом справляясь со ртом, который сводило судорогой, спросил Игнатьев следователя.
— А кто был в доме в момент вашего ухода? — вопросом на вопрос ответил следователь.
