Эти оборотни прекрасно знали, как бить, не оставляя следов. Ныла челюсть, голова вертелась, как закрученный мяч. Пытки не прекращались. Леху повалили на пол, пинали по ногам. Потом поволокли в соседнее помещение, «облицованное» бетонными стенами. Старое доброе средство — портняжные иглы под ногти, и искры сыпались из головы, как из сварочного аппарата… Его окунали в раковину, наполненную водой, медленно, с растяжкой, считали до шестидесяти, потом вытаскивали, давали подышать и снова погружали в воду… Били по почкам, и его рвало кровавой рвотой… Фантазия у палачей была скудная, но ее недостаток возмещался профессиональным рвением… Он долго приходил в себя, стонал, метался по шконке в одиночной клетушке, а с потолка в лицо светила яркая лампа — светила ночью, светила днем, и не было никакой возможности погасить это светило…
С судом правоохранительные органы (и примкнувшая к ним третья власть) не тянули. Улики собраны, дело сшито, передано в прокуратуру. Неприятно, что обвиняемый не признает свою вину (что явно говорит о недостаточном профессионализме следствия), но ничего страшного. И не таких сажали. Перед процессом заключенному дали пару дней на передышку и восстановление сил — чтобы не выглядел на суде замученным теленком. Вызвали врача, который осмотрел пациента и с удивлением заключил: можно гвозди делать из этого парня. Ни друзей, ни родню к обвиняемому не пускали. Он сидел на суде в зарешеченной клетке, бледный, как призрак, в окружении вооруженных милиционеров, и за весь процесс, продолжавшийся два часа, не вымолвил ни слова. Народа в зале было много. Охраны — тоже. Люди угрюмо молчали, сочувственно смотрели на Леху. Он равнодушно скользил глазами по собравшимся лицам. Он вроде видел их, но казалось, что эти люди в другом мире — за дымкой, в тумане, и миры уже не соприкасаются. Плакала мать Анна Владимировна, отец сидел, окаменевший, не отрывая взгляда от сына. Бледная Татьяна Струве кусала губы и украдкой промокала глаза платочком. Глухо роптали друзья, косясь на застывших охранников — их не зря поставили рядом с непредсказуемой компанией. Хотите за своим главарем? Всегда пожалуйста. А на другом конце зала мелькали совершенно иные физиономии. Чиновники районной администрации с довольными физиономиями, депутаты. Подтянутый, одетый с иголочки Рудницкий Леонид Константинович пренебрежительно поглядывал на подсудимого. В его глазах высвечивалось что-то мстительное, злорадное — мол, пора, Алексей, пока, сколь веревочке ни виться…
Судья Гаврилов спешил. Скороговоркой зачитал вступление, представил стороны, участвующие в «прениях». Бегали глаза под стеклами очков, он даже не пытался создать монументальный и внушительный вид. Выступал прокурор Осипчук. Он смотрелся, в отличие от коллеги, импозантнее и значительнее — клеймил убийцу, много лет рядившегося под порядочного человека, поминал добрым словом погибших, давил на жалость собравшихся, демонстрируя фото здоровой и улыбающейся Лиды, а потом показал то, что лежало в больничной палате — жалкое и всё в бинтах. Что-то мямлил адвокат Курганов Лев Михайлович — суть его выступления сводилась к тому, что он надеется на снисхождение суда, поскольку его подзащитный впервые оступился, у него приличные характеристики… «Что ты несешь, двурушник?» — не выдержал Шура Коптелый, и над душой у него мгновенно воцарился рослый мент, схватил за локоть, вывел из зала. Допросы свидетелей со стороны обвинения — откуда их столько взялось? Выученный текст эти люди барабанили на совесть, но артисты из них были никудышные — часто сбивались, прятали глаза. Свидетелей со стороны защиты не нашлось абсолютно. Татьяне Струве слова не дали, друзей проигнорировали. От последнего слова подсудимый отказался. Судья Гаврилов ну просто очень торопился… Суровый, но «справедливый» вердикт: «Районный суд города Аргабаш в составе судьи Гаврилова Павла Максимовича, прокурора Осипчука Георгия Даниловича… Сегодня, 16 мая 2004 года… принял к рассмотрению и постановил: подсудимый Корчагин Алексей Дмитриевич, 1980 года рождения, признан виновным в совершении преступлений по статьям… и по совокупности ему назначено наказание в виде восемнадцати лет лишения свободы с отбыванием срока в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Он ничего не почувствовал, когда услышал вердикт. Душа была готова к любым испытаниям. Рыдала мать, ее обнимал отец и пронзительно смотрел в глаза сыну. Орали Вовка и Антон Вертковский: «Вы охренели?! Что за цирк?!» — но и их уже тащили к выходу. Суд — не место, где можно оскорблять власть. Гудел народ, плакала Татьяна, кто-то кричал «Позор!», кто-то кричал «Браво! Так ему и надо!», кто-то сокрушался, почему так мало дали. В клетку вторглись рослые охранники, подхватили, повели. Коридоры, зарешеченная будка с мотором, снова коридоры, захлопнулась острожная дверь…
Прошло девять лет…
О побеге заключенного из исправительно-трудовой колонии № 9, расположенной под Читой, особо не сообщалось. Не любят чиновники из службы исполнения наказаний выносить сор из избы. Для них и так настали трудные времена — в разгаре очередная показательная кампания по борьбе с коррупцией, на этот раз во ФСИН. Других забот по горло. Да вроде и обошлось, не мог он выжить…
Группа заключенных под конвоем возвращалась из мастерских, расположенных за пределами зоны. Конвой был усилен, контингент ведь тот еще — все осуждены по статьям за особо тяжкие преступления. И как этот черт сподобился на рывок? А ведь заранее заготовил эту жердину, циркач чертов! Вероятно, кто-то помог, но как его найти? С одной стороны скошенная поляна, с другой — бетонный забор, извилистые крыши автомеханических мастерских. Отвлекло внимание зэков и конвоя то, что какая-то шилохвостка проехала мимо на велосипеде. Волосы каскадом, юбочка короткая, вся попа наружу, еще и подмигивала лукаво, вертелась в седле. Вся компания обернулась и давай таращиться ей вслед — улюлюкали, сыпали скабрезными шуточками, пока она не скрылась за поворотом. А когда опомнились, этот ловкач уже выхватил из высокой травы заранее припасенную жердину — вроде той, с которой прыгуны летают через перекладину — разбежался, воткнул конец в землю под забором… Те, кто это видел, ошалели от изумления — жердина распрямилась, упругое тело в развевающейся форменной «шаронке» выбросило ноги вперед, перенеслось через бетон. В принципе, пустяк, рекорд по прыжкам с шестом — свыше пяти метров, а тут какие-то два с половиной… Он, видимо, знал, что с обратной стороны забора набросана пустая картонная тара. А может, намеренно набросали.
«Ни хрена себе… — восхищенно пробормотал кто-то из зэков. — Макака-резус, в натуре…»
Охрана опомнилась, когда этот тип уже перемахнул на ту сторону. Надрывались собаки, орал офицер. Зэков положили носом в пыль, троих оставили охранять, остальные помчались в обход, кто-то стал карабкаться на забор. Летели матюги по эфиру: побег заключенного! Но беглец имел четкий план, это не было что-то спонтанное. Выбравшись из коробок, вместо того чтобы припустить вдоль забора (а у ворот бы его уже поджидали), он подпрыгнул, ухватившись за пожарную лестницу, и стал карабкаться на крышу автомастерских. Две очереди прошли мимо цели, он уже забрасывал ноги на раздолбанный шифер. Лестница проржавела, держалась на соплях. Он, лежа, ломом, который «по случайности» оказался под рукой, отбил остатки сварки, и резвый боец, карабкающийся за ним, полетел вместе с лестницей на коробки. Беглец припустил по крыше и вскоре скрылся из поля зрения. Конвоиры метались, крыли пространство густым матом, а беглец перепрыгнул с крыши на соседнюю, промчался до торца заброшенного механического цеха и переметнулся с козырька на гребень аналогичного бетонного забора. Он был в прекрасной физической форме! Спрыгнул на землю, помчался к лесу, до которого было рукой подать, а преследователи в это время только обогнули забор — успели выдать ему в спину пару очередей, прежде чем он провалился в тайгу…
