– Да будет тебе злиться на нее! – настаивал Дубенич. А Шатунов думал: неужели Тата подговорила Юрку пристроить ее назад к успешному мужу? – Ну, оступилась баба, а ты прости, будь великодушным, у вас же дочь. А Тата такая женщина…
– Во-первых, выбор сделала она. Во-вторых, я давно не злюсь на нее, все прошло и забылось. В-третьих, у меня есть женщина, я люблю ее…
Сказал и сам поразился правде, слетевшей с уст легко и непринужденно, словно так было всегда, а Таты… ее не было совсем. Сказал и задумался. Но когда человек задумывается, как же есть на самом деле, почему-то много доводов находится против, главный из них – ты ее не знаешь, а не зная, любить – неправильно. Тем не менее в нем произошли изменения, изменила его Ева, ничего для этого не делая. Он сказал вслух то, что уже знал доподлинно и берег в себе, как суеверная старуха, боясь со стороны всяческих происков.
Из ресторана Шатунов выходил вместе с Дубеничем, усмешки сдержать не смог, хотя и постарался спрятать ее за наклоном головы. А вызвана она была Татой, которая щебетала с… Генкой Беликом и строила ему глазки. Шатунов восстановил картину, мучившую его когда-то круглосуточно: тесный кабинет, бутылка коньяка, упавшая на бок рюмка, Тата с голым торсом, Генка, оба вздрагивают… Из-за этой похабщины он чуть не помер? На сколько же лет сократил себе жизнь? Вот идиот был!
– Между ними ничего нет, я знаю точно, – вступился за Тату Дубенич, на что Шатунов подмигнул ему, дескать, верю, но ты лучше не парься.
Ему все равно, с кем Тата, чувств к ней не сохранилось, даже у его равнодушия имелась отстраненность, будто он смотрел фильм про чуждых ему людей. Не осталось и пустоты, о которой долдонят по телику психологи, тем более злости не осталось. Тата совершенно чужая ему женщина.
От гаража Шатунов шел медленно, дома-то его не ждали, шел и наслаждался теплой летней ночью, тишиной. Хороший район он выбрал…
– Ленька!
Шатунов замер на месте и крепко зажмурился, не хотелось ему убедиться, что голос – всего лишь слуховая галлюцинация. Но стук каблучков сзади приближался реально, наконец, оборвался, и она процедила недовольно, гневно:
– Сколько тебя можно ждать, черт возьми!
В следующий миг Ева вскрикнула, так как Шатунов обхватил ее руками и оторвал от земли. Она угадала его самое заветное желание – увидеть ее, обнять, целовать, – потому здесь. Неважно, в каком сейчас Ева настроении. Впрочем, она в отличном настроении, простила Шатунова (за то, что прождала много времени, но при этом не предупредила), целовала его губы и прижималась щекой к щеке. Наверное, улыбка Лехи была дурацкой, то есть счастливой, счастье-то выглядит глуповато. Ева, слегка отстранившись, удивленно спросила:
– Чему ты улыбаешься?
– Очень рад… я очень… очень…
Ему следовало поблагодарить Белика и Тату за рога, которые он с кровью отпилил, иначе никогда не обратил бы внимания на хорошенькую хохотушку за угловым столиком в стекляшке, не потянулся б к ней, как к светочу. И не держал бы ее в руках, не целовал бы в упоении чувственные губы, не узнал бы, что секс бывает еще и любовью, – о, как эти значения отличаются друг от друга…
– Вы не ответили, – напомнил о себе Лев Маркович. – Вас что-то связывало с Ксенией?
– Конечно, – глядя прямо в глаза за дымчатыми очками и различая зрачки, которые нервно сужались и расширялись, признался Шатунов. – Когда-то она спасла мне жизнь, я ей обязан… многим обязан. Всем.
Но когда и каким образом спасла? Марину так и не рассказал, молодой человек лишь догадывался, что в прошлом шефа есть особая история. А Лев Маркович не сводил глаз с Шатуна, Марину пришлось закусить губу, чтоб не прыснуть, потому что он прочел, о чем подумал вдовец. Об измене! Разве не смешно в их-то возрасте поддаваться ревности? Но, пардон, раз любви покорны все возрасты, то и ревности подвержены все, она же, коварная злодейка, постоянно рядом с трепетными чувствами.
Вдруг вдали блеснуло нечто похожее на зеркальце, Марин тут же отвлекся от странноватого мужа, напрягая зрение и высматривая, что именно перетянуло ярким блеском его внимание.
– Лев! – позвал вдовца мужчина лет сорока пяти, статный и волевой, вместе с тем внешне очень похожий на мужа убитой. – Лев, все уже уехали, мы только тебя ждем.
– Иду, – нервно отозвался тот, после чего вновь перевел глаза на Шатунова.
А тому осточертели паузы, вдовец будто нарочно расставлял их после каждого слова. Новая пауза вышла неоправданной или недосказанной, какое-то «недо…» в ней точно присутствовало. Шатунов терпеливо выжидал.
– Это мой брат, – потупился вдовец. – Родной.
И неохотно (очень неохотно) он поплелся к ожидавшей его машине. Но вдруг, не сделав и десяти шагов, повернулся с вопросом, явно мучившим его во время натянутого диалога:
– И все же… почему она позвонила именно вам?
– Па! – высунулся из машины Пашка. – Ты скоро?
– Мне бы тоже хотелось знать, почему мне, а не вам? – вопросом на вопрос, при всем том достойно и сухо ответил Шатунов мужу Ксении.
Что означала новая пауза в исполнении Льва Марковича, не понял ни Марин, ни Шатунов, который не стал ждать еще одного каверзного вопроса, а, попрощавшись, забрался в машину.
Кладбище – не проезжая часть, здесь не разгонишься, и Южин поехал со скоростью черепахи. В то же время впечатлительный Марин не сдержался, повернувшись к шефу, выразил восторг:
– Здорово вы его, Леонид Федорович! А чего он хотел?
– Понятия не имею, – пожал плечами Шатунов.
– Пап, кто это был? – поинтересовался Пашка.
– Да так… – не объяснил отец.
– На ящерицу похож, – дал оценку Пашка. – На большую ящерицу. Вреда от нее вроде не будет, но смотреть противно.
А верно подмечено, поэтому мужчины, кроме Шатунова, рассмеялись, согласившись с Павликом. Но, как по команде, и оборвали неуместный смех, лишь взглянув на сумрачного шефа, хотя тот, кажется, находился в ином измерении и не слышал их. А еще через полминуты Южин переключился на объект впереди, воскликнув:
– Ну и походон! А сама-то, сама… о! Я тащусь.
Навстречу шагала девица, расписанная под черно-белую фотографию…
9
На заднем сиденье джипа, опираясь спиной о дверцу, Люка засмотрелась в оптический прицел. Одно время на кладбище не разрешали сажать деревья – самодурство у некоторых доходит до абсурда, а другой начальник разрешил озеленять кладбище. Тонкие деревца только приживались, были слишком малы, следовательно, Люке открывался обзор на весь погост. Она хорошо видела свою жертву, сзади которой стоял рослый амбал. Но и перед Шатуновым возвышался мужик, он топтался на месте, то открывая, то закрывая жертву, нужно подгадать момент и…
Люка заметалась по сиденью, осматриваясь по сторонам. Собственно, опасаться по большому счету нечего, снайперская винтовка с глушителем, но береженого бог бережет.
