— Но для рассказов Квика это имело значение?
— Да, это делало возможным то, что… я не знаю, как они взаимодействовали в психотерапии, я не в курсе этого.
— Но вы же были очень даже в курсе!
— Ну, я не очень в этом разбираюсь. Но я повторяю — это не имело для меня значения, а было важно то, что в результате всего этого выяснилось.
Прокурор Кристер ван дер Кваст принял воспоминания, восстановленные в процессе терапии, и положил их в основу своего обвинения в убийстве, но при этом утверждает, что относится «с исключительным скепсисом» к вытесненным воспоминаниям, восстановленным в процессе психотерапии. Очевидно, он желает размежеваться со всем, что может быть воспринято как психологические фокусы.
— Я утверждаю, что приговоры судов строились на неоспоримых фактах. И я возражаю… Я имею в виду, что это оскорбительно — утверждать, будто нас ввели в заблуждение таким образом, что мы якобы поверили Квику на основании каких-то общих психологических теорий. Или что мы якобы осознанно манипулировали, чтобы получить доказательства. Я имею в виду — это полная ерунда!
Интервью продолжается, переходя от дискуссий о деталях к прямым перепалкам по поводу интерпретаций и оценок. Задним числом Кристер ван дер Кваст расскажет об этом так: «Меня допрашивали в течение четырех часов». Верно, что интервью продолжается именно столько. Под конец мы оба уставшие и совершенно измочаленные. Кристер ван дер Кваст говорит, что сам, к счастью, может больше не ломать голову над этим случаем. Однако хочет предупредить меня по поводу рискованности сложившейся ситуации.
— Хвататься за тот или иной вариант, который он по непостижимым причинам решает изложить, — с этим я бы точно не торопился!
— Спасибо за совет, — вежливо отвечаю я.
— Он обладает исключительной способностью манипулировать людьми, — поясняет ван дер Кваст.
Ларс Гранстранд упаковывает осветительные приборы, штативы и провода. Когда он уходит, я остаюсь и еще почти час продолжаю беседу с ван дер Квастом.
Я осознаю, что в сложившейся ситуации мы оба рискуем. Хотя теперь я совершенно уверен, что Стюре Бергваль не виновен в тех восьми преступлениях, за которые осужден, и безоговорочно полагаюсь на те материалы, которые намерен показать по телевидению, невозможно закрыть глаза на тот факт, что шесть единодушных судов, канцлер юстиции и прокурор, ведущий борьбу с коррупцией, — слишком серьезная компания авторитетов, чтобы так запросто ставить их действия под сомнение. В конечном итоге либо мне, либо ван дер Квасту не поздоровится. Оба мы не сможем выйти из этой переделки, не уронив своего достоинства.
Похоже, Кристер ван дер Кваст размышляет о том же самом.
— И каков же будет результат всего этого? Он будет сидеть перед камерой и рассказывать, что невиновен? Что он все это придумал?
Я подтверждаю, что именно это, как я ожидаю, Стюре Бергваль и скажет в документальном фильме.
Мы констатируем, что по многим вопросам имеем разное мнение, и на этом прощаемся.
Интервью с адвокатом
Имея своим адвокатом защиты Клаэса Боргстрёма, Квик был осужден за шесть убийств. Многие критики считают, что Боргстрём вообще не защищал Квика и не выполнил свою задачу, которая заключалась в обязанности критически проверить доказательства прокурора ван дер Кваста.
Тот факт, что Боргстрём к тому же выставил счет на несколько миллионов за то, что его клиента осудили, подействовал на некоторых как красная тряпка на быка. Вероятно, здесь кроется объяснение тому, почему Боргстрём так остервенело защищал решения судов по делу Квика и почему именно он более агрессивно, чем кто бы то ни было, нападал на каждого, кто решался критиковать следствие.
14 ноября 2008 года вскоре после обеда я усаживаюсь в видавшем виды кафе неподалеку от Норра Банторгет в Стокгольме. Я ожидаю двух часов, когда начнется мое давно согласованное интервью с Клаэсом Боргстрёмом.
Не знаю, успел ли Кристер ван дер Кваст открыть Боргстрёму, что Стюре Бергваль взял назад все свои признания, и чтобы избежать предварительных разговоров с Боргстрёмом и самому не проговориться об этом до начала интервью, я болтаюсь в кафе, пока Ларс Гранстранд устанавливает камеру и освещение. Когда я поднимусь в офис, мы будем готовы ровно в два начать запись интервью.
В течение нескольких месяцев я изучал, как Клаэс Боргстрём участвовал почти во всех допросах и следственных экспериментах в следствии по делу Квика. На видеозаписях я видел, как Томаса Квика вели по лесам, — настолько напичканного наркотиками, что он был не способен ни говорить, ни идти и его поддерживали в вертикальном состоянии следователь и психотерапевт. Клаэс Боргстрём шел рядом, но ни словом не обмолвился о том, что его клиент до одури накачан лекарствами. Не раз и не два Боргстрём к тому же слышал, как Квик признавался в убийствах, которые, как было доказано, никогда не имели места. Он слышал, как факты искажались и замалчивались в суде, — и ни разу не вмешался. Почему?
Адвокат Клаэс Боргстрём всегда на словах боролся за права человека, имел репутацию неравнодушного парня, стоящего на стороне слабых и угнетенных. В его портрете что-то не сходится. Кто же он?
Когда социально-демократическое правительство в 2000 году предложило Боргстрёму занять пост омбудсмена по вопросам равноправия (он стал первым мужчиной, занявшим эту должность), он отказался от роли адвоката в деле Квика — незадолго до суда по делу об убийстве Юхана Асплунда. Проработав в роли омбудсмена в течение семи лет, Боргстрём объединился с Томасом Будстрёмом, бывшим министром юстиции, и создал адвокатское бюро «Боргстрём&Будстрём» с офисом на Вестманнагатан, 4. Новый офис Боргстрёма в роскошном здании, расположенном в престижном квартале рядом с другими именитыми соседями, явно был продуман до мельчайших деталей.
Ровно в два, когда я встаю, чтобы идти к собеседнику, начинает вибрировать мой мобильный.
— Звонил Клаэс Боргстрём! Он не разговаривал с Квастом, так что он не в курсе, — говорит мне необычайно возбужденный Стюре Бергваль.
Боргстрём рассказал ему, что у него будут брать интервью для шведского телевидения и что он несколько нервничает перед этим мероприятием.
— Но затем он посмотрел на свои расчеты по этим трем делам — и его это успокоило. Он выставил счет на тысячу рабочих часов по тем трем делам, о которых вы будете говорить.
С тысячей рабочих часов в кармане Боргстрём чувствует себя уверенно — убежденный, что он имеет неоспоримое преимущество в знании вопроса.
— Он предположил, что ты готовился около сорока часов. — Стюре смеется.
Я думаю, что если бы мне платили за мои часы работы, как адвокату, я бы давно уже достиг экономической независимости.
— И знаешь, что еще он рассказал? Он записался в партию и после выборов надеется занять пост министра. И такое он рассказывает мне! Разве не странно?
