— Да, потому что это предпосылки для продолжения, — заявил Стигссон.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Сааринен.
— Но ведь… стало быть… он страдал этим… кроме того, это извращения, практически неизлечимые.
— Откуда ты это знаешь? — спросила Сааринен.
— Да, но… стало быть… На это указывает статистика.
Стигссон сослался на два других случая и тех врачей, с которыми он разговаривал.
— Ты хочешь сказать, что раз он так поступил тогда, то с таким же успехом может быть виновен в другом? — уточнила Сааринен.
— Нет, но поскольку у него это есть, то имеет смысл выяснить, является ли он виновным. Там написано… Франссон просмотрел его историю и пришел к выводу, что…
Но тут я больше не мог сдерживаться и прервал его:
— То, что рассказывает Губб Ян Стигссон, — помесь слухов, нерасследованных инцидентов, якобы имевших место событий и так далее. Есть два уголовных дела, в которых Квик признал свою вину и был осужден. Это верно. И я упомянул, что он был ранее осужден за два очень серьезных преступления. Но мне кажется, лишено смысла еще раз ворошить события многолетней давности. Более удивительно то, что Квик осужден за восемь убийств, которых он, по мнению многих, не совершал. Если бы мы могли отвлечься от шестидесятых годов и обратить свой взор на то, что творится сейчас, это было бы куда плодотворнее. Продолжать обсасывать и обмусоливать старое, как это в течение двадцати лет делал Губб Ян Стигссон, говорить о различных заключениях врачей, о событиях, которые происходили, когда человеку было девятнадцать лет, так называемых…
— Четырнадцать.
— Что?
— Его первые убийства относятся к четырнадцатилетнему возрасту. Во всяком случае, так утверждает он сам.
— Ага, ты переносишься еще дальше назад. Скоро ты доберешься до пятидесятых годов. Мне кажется, все это просто подлость. Журналистика Губба Яна Стигссона — смертный приговор пациенту психиатрической клиники.
— Смертный приговор? Да это… Да это…
— Губб Ян Стигссон скопировал для меня триста своих статей — и в них бесконечные перепевы одного и того же… — Я вынужден был обращаться к нему, а не к публике. — Я не понимаю, чем ты вообще занимаешься, потому что все это не имеет никакого отношения к решению суда по убийствам.
— В высшей степени!
— К вопросу о виновности в судах по убийствам?
— Нет-нет, все это не так просто!
— Вопрос о виновности в убийствах? Мы же это здесь обсуждаем. Мы говорим о человеке, который невинно осужден за убийства.
— Нет, но ведь так просто ускользнуть от очевидного. Это почти мошенничество — умолчать о его прошлом…
Моника Сааринен попыталась разрядить накалившуюся обстановку, сменив тему, но мы со Стигссоном тут же снова начали ссориться. Он настаивал на том, что Квик был виновен и в убийстве Томаса Блумгрена, а я тщетно пытался убедить его, что все это совершенно невозможно, — одновременно рассказывая публике, как Квик ездил в Королевскую библиотеку, чтобы подготовиться перед признанием.
— Ханнес, ты хочешь сказать, что Губб Ян тоже помогал Томасу Квику информацией, так чтобы тот продолжал рассказывать свои истории?
— Губб Ян опубликовал статьи, в которых называл имена жертв, места, откуда они пропали, рассказывал, какого рода насилию они подверглись, где их обнаружили, и так далее — до того, как Томас Квик хоть словом обмолвился об этом, и…
— Какие жертвы?
— Грю Сторвик, например.
— Да… но… ведь…
— Это одна из тех статьей, которые ты почему-то решил не копировать, но я обнаружил ее в библиотеке газет и журналов. Второго октября тысяча девятьсот девяносто восьмого года ты публикуешь статью, в которой даешь всю информацию, необходимую Квику для признания. До этого он не упоминал имени Грю Сторвик.
— Я ничего не знал о Грю, пока не услышал, что он назвал ее! — прошипел Стигссон.
— Стало быть, в микрофильм вкралась какая-то фальсификация?
Стигссон несколько съежился за столом из стальных конструкций.
— Статья есть у меня в компьютере, — проговорил я. — Ты можешь увидеть ее сразу по окончании.
— А ты сам не задумывался над тем, что Томас Квик мог черпать информацию из твоих статей? — спросила Сааринен.
— В моих статьях нет ничего такого, что имело бы решающее значение при рассмотрении дел, — упорствовал Стигссон. — Это то же самое, как он упрекает меня в том, что я дал Квику книгу… книгу Йорана Эльвина о деле Юхана. В решении суда нет ничего из этой книги!
— Например, вся его одежда и его красный рюкзак, — возразил я. — Я знаю, что такого рода сведения Томас Квик добросовестно конспектировал, чтобы быть в состоянии рассказать о них. Так что, конечно же, ты снабжал его информацией.
— Да, но…
— И ты дал ему эту книгу.
— Но если он может пойти в библиотеку, почему он тогда обращается ко мне по поводу этой книги?
Стигссон снова меняет тему, уходит в рассуждения о своем личном контакте с Квиком, рассказывает, как тот мог позвонить ему «в любое время», потому что он, Губб Ян, «жалел его». Я попытался вернуться чуть назад.
— Следует помнить, что все эти следствия об убийствах, вся эта история с Квиком продвигаются СМИ, полицией и психотерапевтами в очень специфическом взаимодействии. И СМИ используются полицией, чтобы…
— Но какого черта… — Стигссон покачал головой.
— Что ты хотел сказать? — переспросил я.
— Какого черта! Ты подразумеваешь, что я взаимодействовал с полицией?
— Каждый раз, когда Квик начинает рассказывать или просто намекать на что-то, эти сведения немедленно просачиваются в прессу через тебя или других журналистов, которые публикуют фотографии жертв, и…
— Через кого они просачиваются?
— Судя по всему, через следователей. Иногда через ван дер Кваста, иногда через Сеппо Пенттинена. Зачем это делается в разгар следствия?
— Это все ерунда! Я никогда в жизни не получал…
— Послушай, посмотри мне в глаза. Неужели все это — ерунда?
— Да, если ты хочешь сказать, что я… да, да! Что они по ходу дела снабжали меня сведениями, чтобы он мог… ерунда! Ничего подобного!
— Но ты всегда располагал сведениями, начиная с первого дня! — запротестовал я.
Тогда Стигссон заговорил об интервью, которое взял у Ларса-Инге Свартенбрандта и обо всем том положительном, что тот имел сказать по поводу вытесненных воспоминаний и психотерапии.
— Ты совсем далек от реальности, — проговорил я.
Но Стигссон продолжал говорить о Свартенбрандте. Моника Сааринен попросила нас закругляться, и я задал вопрос, что именно — вообще — может заставить Губба Яна Стигссона изменить свое отношение к делу Томаса Квика. Он ответил, что не нашел ничего, что было бы «отговоркой».
