Кроме того, я обнаружил нечто, о чем никто, кажется, не подозревал: тот Стюре Бергваль, с которым я познакомился в больнице Сэтера, не имел ничего общего с пациентом психушки, который под именем Томаса Квика бродил кругами по лесам и что-то бормотал о том, как он убивал, расчленял, осквернял и поедал свои жертвы. Я нашел и разумное объяснение этому несоответствию: Квика в больших количествах накачивали психотропными препаратами, отнесенными к разряду наркотических.
Дойдя до этого места в своих рассуждениях, я понял, что пора остановиться. Мои знания и догадки пока оставались на уровне гипотез. На многие вопросы еще предстояло найти ответы. В первую очередь я подумал об обожженных костях ребенка, найденных в Эрьескугене, — как раз в том месте, где Квик, по его словам, сжег тело Терезы.
Однако в Швецию я возвращался в больших сомнениях, понимая, что пополнил собой ряды скептиков.
По возвращении я позвонил Стюре Бергвалю. Тот с немалым любопытством отнесся к моей работе. Я рассказал о своих поездках во Фьель и в Эрьескуген и о встречах с норвежскими полицейскими.
— Ух ты, сколько усилий ты на все это потратил! Даже побывал в Норвегии и Эрьескугене?
Мой трудовой подвиг произвел на Стюре сильное впечатление, однако более всего его интересовало, к каким выводам я пришел.
— Что ты думаешь по поводу всего этого? — спросил он меня.
— Честно говоря, поездка в Норвегию и то, что я там увидел, навели меня на некоторые размышления.
— Тогда мне очень хотелось бы, чтобы ты поделился своими соображениями, когда приедешь сюда в следующий раз, — заявил Стюре.
Я мысленно проклинал свою болтливость, из-за которой моя очередная встреча со Стюре грозила стать последней. Мы договорились, что я приеду в Сэтер через неделю, 17 сентября 2008 года.
Я решил быть с ним до конца откровенным. Если он надумает выставить меня вон, то так тому и быть.
Сэтерская больница, 17 сентября 2008 года
Когда мы в третий раз встретились в комнате свиданий в Сэтерской больнице, Стюре Бергваль сразу начал с главного:
— А теперь я хочу услышать, что ты на самом деле думаешь обо всем этом.
Это был неприятный вопрос.
Квик сказал когда-то, что взял тайм-аут потому, что некоторые люди с недоверием отнеслись к его признаниям. Что произойдет, если и я начну в них сомневаться?
Я постарался упаковать горькую пилюлю в изрядную долю самоуничижения:
— Я не присутствовал при убийствах, я не присутствовал на суде. Поэтому я не могу знать, что правда, а что нет. Единственное, что мне остается, — это работать с гипотезами.
По глазам Стюре я видел, что он следит за ходом моих мыслей и принимает оговорки.
— Когда я был в Норвегии, мне выпал случай как следует изучить видеозаписи твоих выездов в лес на следственный эксперимент. Я могу рассказать тебе, что увидел: ты получал препараты, вызывающие зависимость, — сильнодействующие лекарства. Ксанор в больших количествах. Во время следственных экспериментов у тебя такой вид, словно ты находишься в состоянии сильного наркотического опьянения. И когда ты приехал в Эрье, чтобы показать то место, где погребена Тереза, создается впечатление, будто ты понятия не имеешь, как из этой ситуации выкручиваться.
Мой собеседник слушал очень внимательно. Его выражение лица выглядело сосредоточенным, однако ничто не указывало на то, как Стюре воспринимает мои слова.
— Ты не мог показать полиции гравиевый карьер, который обещал, — продолжал я. — Ты не мог показать им тело Терезы. Ты вел себя так, словно никогда ранее не бывал в тех краях. — Взглянув на Стюре, я пожал плечами, демонстрируя свою растерянность. — Я не знаю, как все обстоит на самом деле. Но, как я уже сказал тебе по телефону, все это заставило меня задуматься.
Бергваль сидел, уставившись в одну точку. Долгое время мы оба не произносили ни слова. И снова я нарушил молчание:
— Стюре, ты понимаешь, что именно это я увидел в тех фильмах?
Стюре по-прежнему молчал, лишь кивнул и пробурчал «угу». Я подумал, что он, по крайней мере, не рассердился на меня. То, что я хотел сказать, было сказано. И мне нечего добавить.
— Но… — пробормотал Стюре и снова умолк. Потом заговорил медленно, с большим чувством: — Если я действительно не совершал ни одного из этих убийств…
Он снова умолк и на какое-то время вперил взгляд в пол. Внезапно он подался вперед, развел руками и прошептал:
— Если это так — что мне делать?
Я увидел отчаяние в глаза Стюре. Он выглядел совершенно потерянным.
Раз за разом я пытался что-то сказать, однако все произошедшее настолько потрясло меня, что я не мог выдавить из себя ни звука. Наконец я услышал свой голос, который произнес:
— Если дело обстоит так, что ты не совершил ни одного из этих убийств, то сейчас тебе выпал уникальный шанс.
В крошечной комнатке повисла столь натянутая пауза, что напряжение ощущалось почти физически. Мы оба понимали, что происходит. Стюре был близок к тому, чтобы сообщить мне, что все сказанное им за те годы, когда он назывался Томасом Квиком, — ложь. В принципе он уже сказал это.
— Тебе выпал уникальный шанс, — повторил я.
— Я живу в отделении, где все поголовно верят в мою виновность, — тихо проговорил Стюре.
Я кивнул.
— Мой адвокат уверен, что я виновен, — продолжал он.
— Я знаю, — ответил я.
— Шесть судей признали меня виновным в восьми убийствах.
— Я знаю. Но если ты невиновен и готов рассказать правду, то все это не имеет ни малейшего значения.
— Думаю, нам сейчас придется прерваться, — сказал Стюре. — Это слишком большой кусок, чтобы я мог проглотить его за один раз.
— Могу я прийти снова?
— Ты всегда долгожданный гость. В любое время.
Даже не помню, как я вышел из здания больницы: в памяти сохранилось лишь то, как я стою на парковке у машины и разговариваю по телефону с руководителем проекта Юханом Бронстадом со шведского телевидения. Вероятно, я довольно бессвязно рассказывал ему об этой поворотной встрече и о том, как она завершилась.
Вместо того чтобы поехать домой в Гётеборг, как изначально планировалось, я отправился в сэтерский отель и снял номер на сутки. Долго и бессмысленно бродил взад-вперед по номеру, пытаясь сосредоточиться. Осознал, что мне больше некому позвонить, чтобы поделиться переполняющими меня впечатлениями.
Мне было строжайшим образом сказано, что запрещается звонить Стюре после шести вечера. Часы показывали без двух минут шесть. Я позвонил по телефону для связи с пациентами 36-го отделения. Стюре подозвали к телефону.
— Я только хотел спросить, как ты себя чувствуешь после нашей встречи, — сказал я.
