Людовик стоял на носу галеры, спиной к остальным, выпрямив плечи и скрестив руки на груди. Полное боевое облачение, казалось, нимало не тяготило его — он ни разу не утер с лица пот, хотя Карл со своего места видел, что тот обильно покрывает лоб и виски его брата, смочив волосы и сделав их из золотистых темно-русыми. Поверх доспеха на короле была котта с нашитыми на груди и спине крестами — очень простая, ничем не выделявшая его среди прочих. Единственное, что отличало Луи от остальных, — корона на шлеме, который он держал на сгибе локтя, явно готовый в любую минуту надеть его и ринуться в бой. Он вглядывался в расстилавшееся перед ним море так, словно ждал, что из воды прямо перед ним вот-вот выскочит сарацин и с воплем замахнется на него своей кривой саблей — и, без сомнения, король успел бы с блеском отразить атаку. Карл слегка улыбнулся этой мысли и тут же скривился, когда дрожавшие над верхней губой капли пота скатились в уголок рта. Карл сплюнул себе под ноги, в раздражении подумав, что ни разу не видел, чтобы это делал Луи. И как, черт возьми, ему удается постоянно сохранять такой царственный вид? Наверняка же солнце шпарит его не меньше, чем остальных! Хотя временами Карлу закрадывалась мысль, будто нет. Он и прежде об этом иногда думал — например, когда его брат собственноручно таскал камни на строительстве аббатства Ройомон. Тогда было так холодно, что собственное дыхание замерзало на губах, руки коченели и не слушались, а Людовик знай себе бегал в одной сорочке, улыбаясь работавшим монахам, и все ему было нипочем! Карл еще тогда решил, что его брат просто-напросто блаженный, а может быть, даже юродивый. Разумеется, вслух он этого никогда не говорил, тем более что все — и прежде всего их мать — предпочитали относиться к Людовику как к святому. Что ж, юродивый, святой — для Карла особой разницы не было. Не важно, юродивый или святой заставлял его тогда работать на морозе, словно какого-то нищего батрака (Карл был, что греха таить, довольно злопамятен, и даже годы спустя все еще досадовал на Людовика за это). И не важно, юродивый или святой привел его к этим раскаленным берегам, за которыми начиналась святая земля.
Карл поднял голову и снова взглянул на небо, которое теперь, после слов Альфонса, так и видел сплошь покрытым облаками в форме лилий французского дома. Лилии плыли к берегу, колышась на ветру, то ли убегая от взгляда, то ли показывая путь. Карл смотрел на них, чувствуя, как в груди поднимается волна, горячей, чем солнце, раскалявшее его кольчугу чуть не докрасна. «Я иду в святую землю, — подумал Карл в сотый раз с тех пор, как они покинули Эг-Морт. — Я иду за тобой в святую землю, Луи, а, чтоб тебя… и это хорошо. Мы укроем весь Египет синим знаменем с лилиями Франции, и это будет, черт подери, хорошо!»
— Вижу! Вижу сарацин! — завопил впередсмотрящий. Все разом вздрогнули и беспокойно зашевелились, словно потревоженный муравейник, — так, будто сию минуту предстояло ринуться в бой. Гийом Шартрский, исполнявший в походе обязанности исповедника короля (старый Жоффруа де Болье умер незадолго до начала похода) и неотлучно бывший возле него, что-то сказал, и Луи повернулся к своим людям. «Сейчас опять заставит молиться», — подумал Карл, но Луи вместо этого вдруг рявкнул во всю мощь своих легких:
— Эй, на веслах! Резвей грести! Быстрее, братья мои, быстрее! Господь наш с берега тянет к нам руки и молит нас о спасении Гроба Его!
Голос Людовика шквалом прокатился над палубой, отдавшись дрожью в стонущих досках судна и болящих костях гребцов, проникнув в самое нутро каждого воина, истекавшего потом в ожидании схватки. Карл ощутил, как и в нем этот голос отдается какой-то глубокой, пронзительной дрожью, и вскинул свой меч в едином порыве с сотней рыцарей. Кто-то кричал «За Гроб Господень!», кто-то «Смерть сарацинам!», кто-то «Монжуа и Сен-Дени!» (это громче всех орал Робер), и Карл не помнил, что кричал именно сам. Луи опустил меч, обводя своих рыцарей взглядом, и Карл не смог бы сказать, что отразилось на его лице. Было там облегчение оттого, что он уже совсем скоро сможет выполнить свой обет, и радость потому что воины его разделяют это облегчение с ним, и предвкушение схватки… Но было и что-то еще за всем этим — что-то, напоминающее глухую тоску и скорбь, и при виде этого Карл вновь ощутил вспышку досадливого раздражения. «Какого черта, братец?! — хотелось ему завопить на ухо Луи, подскочив к нему и хорошенько встряхнув за плечо. — Вот мы, а вот сарацины, и воды между нами все меньше и меньше, уже так мало, что можно разглядеть их черные лица — так чего же ты недоволен?!» Но даже если бы Карл и рискнул поступить так в запале и дурмане подступающего сражения, то не успел.
Длинная стрела с красным оперением со свистом рассекла воздух и впилась в планшир.
— Ах вы ж паскудные твари! — взревел Робер и, вскинув над головой щит (в который почти тут же вонзилась еще одна стрела), подбежал к Людовику и присоединился к нему на носу. Рыцари торопливо вскидывали щиты, и Карл сделал то же, вспомнив рассказы старых крестоносцев о том, как сарацины, случалось, часами держали христиан на расстоянии под неиссякаемым ливнем стрел. «А что если они и сейчас так сделают? — подумал Карл, и к испарине на его лбу присоединились капли холодного пота. — Будут держать нас под обстрелом до тех пор, пока мы тут не сваримся в собственных доспехах. И так окончится наш поход на Египет». К счастью, эта малодушная мысль не успела в нем закрепиться, потому что в тот самый миг за спиной у него скрипнула дверь каюты.
— Карл? — капризный голосок Беатрисы среди свиста стрел и тревожных возгласов прозвучал будто во сне, посланцем из другого мира. — Мы уже прибыли? Такая невыносимая…
— Назад! — гаркнул на нее Карл, и Беатриса отскочила, расширенные глаза ее уставились на торчащую рядом с Карлом стрелу. — А ну назад, глупая вы гусыня! Идите к королеве и не высовывайтесь, пока…
Его щит вздрогнул и загудел, поймав очередную стрелу, и Беатриса, взвизгнув, шмыгнула, как мышь, обратно в каюту. Карл зло наподдал ногой по захлопнувшейся двери и повернулся лицом к борту, положив руку на меч и вертя головой в ожидании приказа.
Берег тем временем был уже совсем близко, и более не отблескивал, а монолитным бурым валом рассекал то место, где еще недавно море почти что сливалось с небом. И весь этот вал был покрыт белыми, черными, коричневыми и красными точками, каждая из которых, в том не было никаких сомнений, держала лук и если не натягивала тетиву, то готовилась сделать это в любой миг. Обстрел еще не превратился в ливневый, но передвигаться по палубе без щита становилось невозможно: стрелы попеременно впивались в дерево то тут, то там, падали в воду рядом с бортами; внизу стонало несколько раненых гребцов, и продвижение к берегу, до которого оставалось рукой подать, снова замедлилось. Карл обернулся, смеряя взглядом расстояние от королевской галеры до ближайшего из судов, следовавших за ней по пятам. Те находились пока еще за пределами полета стрелы, что дало сарацинам прекрасную возможность сосредоточиться на корабле короля. Карл выругался сквозь зубы. До чего же глупо вышло!
— Сир, что делать? Приказывайте, сир! — орал Робер, нетерпеливо приплясывая на носу. Гийом Шартрский, присев под бортом, что-то говорил королю, там же были и несколько рыцарей, говоривших наперебой. Луи стоял, не пригибаясь, только выставив перед собой щит, и глядел вперед, слушая всех разом, а скорее, не слушая никого. Карл пробрался к нему как раз к тому времени, когда галера качнулась, впервые после выхода с Кипра задев днищем песчаную полосу.
