Разве могут улыбаться пустые глаза? Он целует каменный локон, стирает каменный пот с каменного лба — своего.
— И теперь… они вместе, да? Правда? Они уже вместе… Всё так, как я и думал… Они вместе… И… началось… Ты поэтому плачешь, дорогая?
Эти пальцы, которых нет… Кремневые струи редеющего дождя, обломки того, что он целовал, а она не ощущала, потому что родилась мертвой.
— Ты четырнадцать лет не плакала, Ласкания… — Ветер наконец убирается вон. Он всё понимает. Теперь — понимает.
— Ты не плакала четырнадцать лет. — Да, говорят пустые глаза и плачут.
Я спал плохо — то ли совесть мучила, то ли похмелье, то ли шаткость нашего положения, многократно усилившаяся с появлением Юстаса. Всё это было одинаково неприятно.
Я проворочался до рассвета и с облегчением встал сразу после первых петухов. Замок дрых мертвым сном, прислуга только просыпалась, и шансы найти Юстаса и вытрясти из него душу, не привлекая любопытных взглядов, были велики как никогда. Я, разумеется, не мог ими пренебречь.
Подтягивая слишком просторные штаны лорда Аннервиля и на ходу заправляя за пояс его уже изрядно помятую и пропахшую потом рубашку, я выскользнул в коридор. Зажав в углу молоденькую горничную, быстро выяснил, куда поместили приезжего менестреля. Его комната была в восточном крыле замка, ближе к людской, и я пробирался туда еще с четверть часа, старательно отворачиваясь от встречных слуг; те, впрочем, и без того не слишком на меня заглядывались.
Храп Юстаса я услышал еще в начале коридора. Храпел он даже громче Грея, рядом с которым и так невозможно спать. Дверь оказалась незапертой. Я вошел, поморщившись от резко усилившегося храпа. Юстас лежал на спине, одетый, свесив одну ногу на пол и крепко обнимая за плечи крохотную, очень рыжую и совершенно голую девочку-служанку. Девочка спала как убитая, из чего я заключил, что она пьяна еще сильнее, чем Юстас. Физиономия у него была преисполнена неземного блаженства.
Мною овладела жажда крови, ведь именно из-за этого сладко дрыхнущего засранца я сегодня не сомкнул глаз. Я схватил медный таз для умывания, подцепил пустой кувшин из-под вина и, поднеся то и другое к самому уху менестреля, со всей силы бухнул кувшином о дно таза.
Звук вышел громче, чем я ожидал. Юстас открыл глаза. У него было такое лицо, что я на миг испугался, не сделал ли его заикой, что для певца совсем нежелательно.
— Эван, — внятно сказал он, не отрывая головы от подушки, — ты…
— Заткнись, ублюдок, — с чувством прошептал я, выразительно кивнув на сонно и совершенно невозмутимо потягивающуюся девчонку.
— Понял, — одними губами сказал Юстас и сел. Его качало из стороны в сторону. — Иди, дитя мое, — обратился он к девочке, похлопав ее по спине. Та сладко зевнула, обиженно хмыкнула, бросила на меня совершенно осоловелый взгляд и ушла, изящно завернувшись в простыню.
— Ну знаешь, — сказал я, когда дверь за ней закрылась. — Этого я даже от тебя не мог ожидать.
Юстас встал, отодвинув меня с дороги, потащился в угол комнаты, на ходу мучительно стягивая шейный платок. Схватил кувшин с водой и долго пил. Потом, вытерев губы, повернулся и осклабился.
— Что поделаешь, надо же как-то зарабатывать на жизнь, — неожиданно желчно сказал он. — Бывшим шпикам нынче мало платят. В каждом втором дворе меня норовят вздернуть на ближайший сук. И только в одном из десяти дают работу. В такой вот глуши, к примеру, где и слыхом не слыхивали, что идет гражданская война.
— И что, так трудно было не зубоскальничать? Просто сделать вид, что ты нас видишь в первый раз? — я нервничал, а потому злился. Юстас, кажется, тоже. В его взгляде мне даже виделась какая-то враждебность.
— Позволь, это вы трое вылупились на меня так, что я покраснел, будто юная девственница. Что вы тут забыли, Эван? Разве это то, что вы должны делать?
Меня словно хлестнуло этим словом — «должны». Кому должны? Что должны?
— Появилось срочное дело, — отрезал я, нервно меряя шагами комнату. Юстас заглянул в кувшин и угрюмо посмотрел на меня.
— Да я так и понял. Не знаю вот только, с чего ты тогда так завелся, что команда разбежалась без тебя. Не торопишься ты к ней снова присоединиться. Проклятье, это же… не игра. Или игра, и ты просто вырос уже из этих игрушек?
— Вырос, — жестко отрезал я и осекся, вдруг поняв, что он спросил и что я ответил.
Мы посмотрели друг на друга, словно увидев впервые. Юстас слегка побледнел. Отвел взгляд, безнадежно потряс кувшин. Потом сказал безразлично:
— Шерваль, говорят, войска собирает. Хочет идти на столицу.
— Юстас, я сейчас… не могу.
Он бросил на меня цепкий взгляд.
— А я разве что-то тебе предлагал? Я-то? У меня с этим уже ничего общего. Я тоже вырос. Наверное.
Меня вдруг охватила страшная усталость. Мы говорили совсем не то и не так. Иначе я видел этот разговор, пробираясь поутру в восточное крыло замка. Я сел на мятую постель, привалился плечом к столбику кровати. Внутри было пусто. И ни единой мысли в голове.
— Ладно, Эван, — после паузы мягко сказал Юстас. Странно было слышать от него такой снисходительный тон. Меня слегка передернуло. — Ладно, извини, сейчас, наверное, не время и не место. Я просто наконец-то перепил после долгого периода вынужденной трезвости и слегка охренел.
— Сколько ты еще здесь пробудешь? — спросил я. Голос был чужим.
Он пожал плечами.
— Пока не прогонят. Еще с недельку, если повезет. Ну да, линию поведения я понял, чай не совсем еще кретин. У меня с тобой… с вами ничего общего. Так?
Я вздрогнул, поднял голову. Глаза Юстаса были красными и влажными, словно он собирался разрыдаться, но на губах виляла язвительная улыбка, так часто искажавшая лицо Ларса. Меня продрал озноб от этого более чем неожиданного сходства.
— Так, Эван? — с нажимом повторил он.
Я вспомнил, что он сказал. «Наигрался? Вырос уже из этих игрушек, так?» Потом подумал про Ржавого Рыцаря. Про сухую черноту за прорезями забрала. Рука невольно потянулась к поясу, на котором, разумеется, не было арбалета.
Белые волосы и еще более белое лицо Миранды. Хруст разламываемой грудной клетки. Зеленое сочное яблоко в моих ладонях.
— Так, — сказал я.
Юстас чуть заметно кивнул.
— Всё будет нормально, не бойся, — сказал он. — Только скажи Флейм, чтобы держала себя в руках.
Он казался гораздо старше, чем при нашей последней встрече. Я вспомнил, как сверкали его глаза, когда он говорил, что еще не поздно собраться снова… и снова — в леса, с арбалетом наперевес, с тонким дрожанием натянутой тетивы… не поздно еще, не поздно…
Я нетерпеливо потер висок. Потом вздрогнул, пронзенный внезапным пониманием.
— Юстас, что-то случилось?
