Но одному ублюдку в радостном Ладаньерском замке этой ночью было не до веселья, и я его более чем хорошо понимал.
Расставшись с королем и охладив немного свою дурную голову, я решил воспользоваться любезно предоставленной его величеством форой и пошляться по замку до рассвета. Не знаю, надеялся ли я встретить Йевелин — это было маловероятно и, наверное, неправильно. Паулину я тоже не видел, как и ее мужа, — я бы не удивился, если бы они уехали в Мелодию без меня. В конце концов, я уже большой мальчик, могу позаботиться о себе сам. Вот только правда ли могу?
Буйное веселье вокруг меня — угнетало, а парочка, увлеченно совокуплявшаяся прямо на полу посреди одного из коридоров, в который я имел неосторожность сунуться, добила окончательно. На долю мгновения мне показалось, что женщина, обвившая ногами торс сопящего над ней рыцаря — Арианна Сейт-Аннен, но я тут же понял, что ошибся, и поспешно убрался оттуда. Они меня не заметили, а если и заметили, не сочли нужным отвлекаться.
Не знаю как, но в итоге я забрел на внутреннюю террасу одного из малых залов, находящуюся под самым потолком и выходящую окнами на город. В зале допировывали пятеро или шестеро лордов. Их пьяный ор перекрывал заливистый, совершенно безумный женский смех и пронзительный визг флейты одинокого музыканта, который надеялся выдоить из хмельных господ как можно больше. Я бы там не остался, но как раз в этот момент настырность флейтиста господам вконец опротивела, и один из них съездил ему плашмя мечом пониже спины. Певец сбежал с жалобными воплями, а господа, от души похохотав, стали вести себя потише. Терраса была в двадцати футах над их головами и освещалась двумя факелами у сквозных выходов, но один из них погас, а другой успели стащить, и здесь было совсем темно. Когда я подошел к окну и стал смотреть на город, крики внизу отдалились настолько, что я почувствовал себя почти в уединении. И только тогда задумался о том, хочу ли этого уединения. Впрочем, как ни крути, лучше быть одному, чем…
«В таком случае почему ты не убрался отсюда сразу же?» — резонно вопросил я сам себя и затруднился с ответом. Что-то еще оставалось. Чего-то я еще ждал от этой ночи, хотя, кажется, и так получил уже достаточно. Но всё ли?
Нет, только не это, подумал я мгновение спустя. Ведь не это же… правда?
Интересно, я когда-нибудь отучусь врать? Хотя бы самому себе?
— Милорд, вот вы где. А мы с дочерью, вообразите, повсюду вас разыскиваем. Она полагала, вы уже уехали, но я будто чувствовала… Какая приятная неожиданность.
Вы поистине самая приятная из всех неожиданностей в моей жизни, миледи, хотел ответить я, ответить и посмотреть, как изогнутся ее нарисованные брови: медленно, очень выразительно, каждым своим движением выдавая недюжинное умственное напряжение. Эх, сударыня, если бы вам мозги в свое время нарисовали так же искусно, насколько проще было бы и мне, и вам… Но вы никогда не умели использовать искусство окружавших вас художников по прямому назначению. И макияж ваш отвратителен.
Я взял ее сухонькую ручку, протянутую мне для поцелуя, поднес к губам, уже не машинально, нарочито медленно, стараясь запомнить этот момент, эту ночь именно такой. Темнота многое скрадывала, и я видел, что леди Лагивика Сейт-Аннен всё еще по-своему красива, а когда-то, наверное, была красива невероятно — может быть, грубой, но смелой и запоминающейся красотой. Я держал ее руку в своей и старался думать не о том, чем пахнет эта рука и сколько стоят драгоценности, которыми унизаны эти тощие костлявые пальцы, а о том, что я никогда мечтать не мог о том, чтобы прикоснуться к ней, и теперь, когда я прикасаюсь, когда держу ее в своей, не имеет никакого значения — какая она, главное, что это ваша рука, миледи… Я любил бы ее всегда, и раньше и теперь, какой бы она ни была, если бы вы только мне позволили. Но вы ведь не захотели. Бьюсь об заклад, вы и сейчас не хотите.
Я вдруг понял, что уже с полминуты держу руку леди Лагивики в своей и, вздрогнув, отстранился. Ее пальцы соскользнули с моей ладони почти неохотно, и она улыбнулась — масляно и многозначительно, будто у нас была маленькая грязная тайна, о которой мы молча договорились никому не рассказывать. Так и есть, миледи… только вы, кажется, не помните этой тайны.
— Пожалуй, надо бы пойти поискать Арианну, — проговорила она и слабо качнула юбками, будто собираясь уйти, но всё же не уходя. Проклятье, она что, ждет, чтобы я ее остановил? Во что она со мной играет?
— Вы так хороши, миледи… — Боги, что я несу?! А главное зачем?! Но я как будто действительно не хотел, чтобы она уходила… знал, что не уйдет, и всё равно хотел удержать… — Вы… вы так прекрасны.
Она тут же развернулась ко мне, широко улыбаясь. Лживая и красивая улыбка, очень красивая и очень лживая. Зубы у нее всё еще отменные, ровные и белые — и как толко умудрилась сохранить… Когда она протянула ко мне мутно поблескивающую бриллиантами ручку, я вдруг словно впервые заметил, какая она маленькая, эта леди Лагивика Сейт-Аннен: на голову ниже меня, с осиной талией, плоская, сухонькая, словно высушенный осиновый листок. Мне вдруг захотелось обнять ее, защитить, спасти неизвестно от чего, помочь ей, поддержать ее, все равно чем и как — что угодно, всё, чего бы ей ни захотелось, от мелочного каприза до требования отдать жизнь — я бы сделал, если бы она попросила… Просто за то, что сейчас она наконец-то была рядом со мной и протягивала ко мне руку.
Совершенно забывшись, я схватил ее пальцы и сжал, прижимая к своей груди. Она слабо вскрикнула и тихо засмеялась, совсем не так, как раньше, и в то же время точно так же — словно нашу маленькую тайну больше не надо держать в секрете.
Проклятье, я идиот. Кретин. Я кретином родился и кретином умру, если до самого этого момента не понимал, что ей от меня надо. Она ведь не знала. Не помнила, не могла помнить меня. И почему-то до того самого момента, когда она прильнула ко мне и юркнула своей сухонькой ладошкой мне в штаны, я воображал, будто это не имеет никакого значения: просто она тут, рядом со мной, так близко… слишком близко, чтоб ей сдохнуть.
Ее прикосновение было в точности таким же, как прикосновение Урсона. И затрясло меня от него точно так же. Ее лицо теперь находилось всего в нескольких дюймах от моего. Я отпрянул к окну, прижался плечом к раме, леди Лагивика подалась за мной, и луна безжалостно скользнула по ее лицу лучом призрачного белого света, сорвав милосердную маску полумрака. Передо мной стояла старая, увядшая, усиленно и смехотворно молодящаяся дама, она жалась ко мне и остервенело мяла мою мужскую плоть крохотной ручкой, которую я в другой жизни сжимал в своих ладонях, не желая отпускать это сказочное видение. Видение отплатило мне, оказавшись оборотнем. Но меняло оно не внешность.
— Сударь… как вы милы… — зашептала она мне в лицо; от нее разило духами и вином. — Вы милы и… молоды, а я так стара… Вы в самом деле считаете меня красивой… не правда ли? Ну же, докажите… это… если правда так, — бормотала она, а сама мяла и мяла меня, требуя реакции от моего тела, требуя нагло и беспомощно… И это было единственное, чего я никогда не смог бы ей дать.
«Да, ты прекрасна, — подумал я, чувствуя, как защипало глаза. — Ты самая красивая, ты лучше всех, ты будешь такой для меня в тени или на свету, только отойди, отойди от меня, отпусти меня, пожалуйста…»
