— Следующий, — негромко сказал старик на высоком вороном жеребце — один из немногих конников в этой толпе. Другой всадник, по возрасту годящийся ему во внуки, махнул рукой в сторону шеренги пленников, топтавшихся у подножия дуба. Двое солдат, исполнявших обязанности палачей, выволокли новую жертву. Эта, впрочем, оказалась строптивой: пленник упирался, пытался вырваться. Когда его подтащили к дубу и, заставив выпрямиться, положили на темя яблоко, он злобно тряхнул головой, и яблоко снова исчезло в траве.
Глашатай вновь наклонился и выудил сочный зелёный плод из сорняка. Судя по всему, он уже привык это делать.
— Напоминаю, — зычно сказал он, — условия соревнования. Тот, кому удастся сбить мишень, получает осуждённого в полное владение, со всеми потрохами и имуществом. По одной попытке на голову!
— Глянь, нет, ты глянь на его сапоги! — возбуждённо прошипел кто-то совсем рядом с Эдом. Эд посмотрел на сапоги пленника, как раз поваленного наземь и избиваемого солдатами. Говоря по правде, на вид они не были так уж хороши, но крестьянам, большую часть жизни обходившимся деревянными башмаками, и впрямь должны были казаться завидным богатством. Мужики возбуждённо перешёптывались — многие из них наверняка отчаянно жалели о своём неумении натягивать тетиву, а те, кто умел, спорили между собой за право выиграть приз. У них была только одна попытка — на всех.
«Что же ты вырываешься, дурень, ведь это твой единственный шанс на спасение», — мысленно сказал Эд пленнику, который, получив заработанную порцию пинков, дёргался уже не столь рьяно, но сдаваться всё равно не собирался. Конечно, это было унизительно — к тому же существовал немаленький шанс не только на спасение, но и на возможность схлопотать стрелу в глаз. Меткостью жители Дубовой Рощи, как Эд уже успел заметить, не отличались.
Наконец пленник то ли осознал своё положение, то ли смирился с неизбежным. Яблоко водворили на его темени — большое, спелое яблоко, до которого от линии выстрела было всего-то тридцать шагов. Толпа наконец определилась с представителем, и к прочерченной на земле линии, нервно потирая ладони, вышел плюгавый мужичонка с хитрым лисьим личиком. Один из солдат подал ему лук, и по тому, как мужичонка принял его, Эд понял, что у бедолаги, застывшего сейчас возле ствола дуба, нет никакой надежды. Они были мужиками, эти стрелки. Большинство тех, кто сейчас стоял в путах и ждал своей участи, тоже были всего лишь мужиками, и вся вина их была в том, что они жили на землях лордов, которые не делали различия между крестьянином и воином. Этих бедолаг, которых разыгрывали сейчас, будто медовых петушков на ярмарке, призвал к оружию их лорд — и теперь другой лорд, разбивший их господина в бою, потешался над ними. Это был балаган не для смердов, а для господ, хотя смерды о том не знали.
Как не знали они и о том, что даже для меткого охотника попасть в яблоко с тридцати шагов — трудная задача. Они об этом не думали. Они думали о сапогах.
Стрелок натянул тетиву, прищурив глаз. Пленник, забыв напрочь об унижении, инстинктивно застыл, вытянувшись в струну, затаил дыхание, закрыл глаза. Один из конных воинов что-то сказал товарищу, тот расхохотался. Отведённый в сторону локоть стрелка дрогнул. Щёлкнула тетива. Пленник ещё мгновение стоял неподвижно, потом его ноги подкосились, и он медленно осел наземь. Оперение стрелы торчало из шеи, пробив горло навылет. Яблоко на его темени держалось на удивление долго и соскользнуло лишь когда тело рухнуло в траву.
Толпа выдохнула. Старик на вороном коне поморщился. Его молодой соратник раздражённо сказал:
— Проклятье, что ж вы все тут такие мазилы?
— Будто ты ещё вчера не имел случая в этом убедиться, — презрительно отозвался другой всадник, и оба расхохотались. Незадачливый стрелок опустил лук. Оружие у него тут же отобрали.
— А сапоги действительно были хороши, — серьёзным тоном сказал ему глашатай и махнул палачам. Те оттащили труп в сторону. — Следующий!
Эд смотрел на них. Смотрел на крестьян, напуганных, возбуждённых и алчных в равной мере, смотрел на пленников, уныло переступавших на залитой кровью земле. Один из них всхлипывал. Конные лорды — их было шестеро или семеро, не считая пеших воинов, выполнявших приказы и сдерживавших толпу, — гарцевали, переговариваясь, и лишь краем глаза поглядывали на представление. Действо длилось не первый час и кое-кому уже начало надоедать. Однако дело следовало довести до конца.
Палачи вытащили из шеренги смертников нового осуждённого, и гул стих.
— …обещала зажарить целиком быка, в сметане и винном соусе, — неожиданно громко прозвучал в наступившей тиши голос конника, обращавшегося к старику на вороном. В гробовом молчании эти слова прозвучали так нелепо, что конник осёкся и завертел головой.
Лёгкий шепоток прошёл по толпе: люди называли имя.
Они знали этого человека.
Он был худощав, рыжеволос и очень молод, ему вряд ли минуло двадцать лет. Он позволил вывести себя, не сопротивляясь, дождался, пока мишень установят на его голове, и тогда сказал, ровно и очень спокойно:
— Будь ты проклят, Лотар Пейреван, и ты, Никлас Индабиран, и ты, Дэйгон Одвелл. Будь прокляты вы и ваши кланы во имя Светлоликой Гилас и Милосердного Гвидре.
Это не было бессвязной руганью обречённого. Это было молитвой. Предсмертной молитвой человека, который просил богов о том, чего хотел больше всего на свете.
Было тихо. Вдруг стало слышно, как в шелестящей на ветру осенней листве поют птицы. Толпа стояла неподвижно. Эд отметил, что этот человек одет совсем бедно. У него даже не было сапог.
— А может, просто вздёрнуть его без проволочек, милорд? — предложил самый молодой из трёх воинов, чьи имена только что проклял пленник. — А то, глядите, вечереть скоро будет…
— Да и бык стынет, — добавил другой, плечистый и грузный мужчина средних лет, и хохотнул. Получилось неестественно и не так чтобы очень убедительно.
Старик на вороном коне, чуть прищурясь, смотрел на толпу.
Глашатай прочистил горло и повернулся к толпе крестьян. Где-то детский голос громко попросился домой, вслед за чем раздался хлёсткий звук подзатыльника.
— Ну, что, этого языкатого никто не хочет? — презрительно поинтересовался глашатай и, не дождавшись ответа, махнул палачам.
— Стойте!
Все посмотрели туда, откуда донёсся крик. Эд тоже посмотрел.
— Стойте… пустите… матушка, пустите меня! Я смогу…
Сперва показались волосы — взлохмаченная огненно-рыжая шевелюра, похожая на птичье гнездо. Под шевелюрой — костлявое личико, под личиком — тощая шея, узкие плечи, переходящие в длинные неуклюжие руки и столь же нескладное туловище. Мальчишке было не больше двенадцати. Он был до такой степени похож на человека, стоявшего сейчас связанным у дуба, что родство между ними не вызывало никаких сомнений. А разница в возрасте, равно как и то, как они посмотрели друг на друга, когда встретились взглядами, не оставляла сомнений в характере родства.
