— О, это я бы как-нибудь пережил, — заверил Эд, и она фыркнула. Потом встала и протянула ему руку — как в детстве, в те редкие дни, когда они не ссорились и она звала его с собой поиграть.
— Пойдём к Роберту. Но ничего не говори ему, понял? Я сама.
И Эд покорно взял её за руку и пошёл, когда она повела его за собой, так, будто это она была старшей и знала, что нужно делать и как поступить, чтобы всё было хорошо.
3
Восьмого дня второго осеннего месяца внутренний дворик монастыря огласил гневный отрывистый крик:
— Сестра Гизелла!
И торопливый топот дебелых ног ответствовал этому зову.
Сестра Гизелла была одной из самых немолодых и, по досадному совместительству, самых бестолковых служанок Милосердного сына Гилас, каких только знавала святая земля Скортиарского монастыря гвидреанок. Это была грузная, потливая и безмозглая баба из клана Аленви, которую в монастырь запроторил муж, пожелавший жениться на молодой. В общем-то, сестру Гизеллу стоило пожалеть, это велели и заветы Гвидре Милосердного, и простое человеколюбие, однако местра-настоятельница имела собственное мнение на сей счёт.
— Сестра Гизелла!
Пыхтя и тщетно пытаясь справиться с одышкой, нерадивая монахиня влетела в просторную светлую комнату, где ей надлежало находиться и откуда она малодушно улизнула — дескать, взять со склада чистые простыни. В действительности она и вправду собиралась всего лишь сходить за простынями, но по дороге ей встретилась сестра Мадлена. И надо же такому случиться, что местра Адель, некстати проходя по галерее второго этажа, увидела их, беспечно болтавших посреди двора в разгар трудового дня. Сестру Мадлену преподобная настоятельница не любила ещё больше, чем её простоватую подругу из Аленви — большей болтушки и бездельницы было не сыскать не только в Скортиаре, но и во всех иных обителях Гвидре. Местра Адель на дух не выносила сестру Мадлену и терпела её в стенах своего монастыря лишь потому, что та попала сюда по протекции самого лорда Фосигана. Не то чтобы местра Адель испытывала к великому конунгу хотя бы слабое подобие благолепия. Всё было куда прозаичнее: он держал в руках Сотелсхейм, а с ним — жреческий Анклав, и она не могла позволить себе с ним ссориться.
Однако гонять и третировать его протеже — могла и вполне. Жаль, сейчас ей было не до того, но она вспомнит о сестре Мадлене, как только самые насущные дела будут закончены. В отличие от большинства своих братьев и сестёр по вере, местра Адель не считала наказание нерадивых первостепенной задачей духовного наставника. Были и более важные дела.
— Сестра Гизелла!
В третий раз окрик прозвучал уже не столь громко, но совершенно ледяным тоном. Бедная сестра Гизелла, задыхаясь, рухнула на колени перед своей местрой, каменным изваянием застывшей в шаге от дверного проёма.
— Простите, матушка…
— Где вы были, сестра? Разве я не запретила вам отлучаться?
— Простите, матушка, кончились простыни, и я…
— Когда вы в последний раз меняли ему перевязки? Вы сходили за шалфеевым настоем? Корпия почти закончилась, и вода совсем остыла.
— Да, матушка…
— Что «да, матушка»? Вы хотите смерти этому несчастному? От вас было бы куда больше проку, если бы вы с утра до ночи торчали в молельне, общаясь с нашим Милосердным Господом, если уж вам так охота почесать языком. Прося принять вас в эту обитель, вы прекрасно знали, что здесь от вас потребуется другое.
— Матушка… — в больших голубых глазах простодушной дурёхи, не способной ни оправдаться, ни повиниться толком, дрожали слёзы, пухлые руки судорожно прижимались к груди. Одна из простыней выскользнула и упала на вычищенный чуть не до блеску пол. Сестра Гизелла вскрикнула так, словно ждала смертельного удара в наказание за неловкость.
Местра Адель наклонилась с проворством, удивительным для её отнюдь не юных лет, подхватила простыню и указала покрасневшей сестре Гизелле на стол в дальнем углу комнаты.
— Положите туда, а это отнесите назад и прокипятите. Вы кипятили простыни?
— Да, конечно, матушка, как вы и велели…
— Ваша расторопность и понятливость меня потрясают. Подите, сестра.
Человек, глядящий на происходящее со стороны, мог решить, что утром восьмого дня второго осеннего месяца преподобная местра Адель, настоятельница Скортиарского монастыря гвидреанок, пребывала не в духе. Однако это было не так, вернее, не совсем так. Преподобная местра Адель всегда была не в духе. Те, кто знали её много лет, давно привыкли к этому, но бедная сестра Гизелла попала в Скортиар всего несколько недель назад. Ей многое предстояло обнаружить. И понять.
Впрочем, может, не столь уж и многое, думала местра Адель, бросая на пол испачканную простыню. Слишком она глупа. Надо при первом же удобном случае позаботиться о её переводе в другой монастырь. Было два рода послушниц, от которых преподобная настоятельница старалась избавиться как можно быстрее: слишком глупые и слишком умные. Первые были бесполезны, вторые могли быть опасны. Иногда, впрочем, случалось и с точностью до наоборот. В таких стенах, как эти, ум порой становился совершенно бесполезен, а глупость — опасней любого коварства. «Завтра же напишу её мужу», — решила Адель и наконец повернулась к человеку, чьё здоровье и благополучие оказались под угрозой из-за безалаберности Гизеллы Аленви.
Человек этот лежал на узкой койке, вытянув поверх одеяла длинные, худые, иссечённые шрамами руки. Лицо его побелело, взмокло от пота, синеватые веки были опущены, грудь вздымалась часто и неровно. У него была проникающая колотая рана в животе; третьего дня его привёз сюда мэтр Хоран, хозяин трактира «Благословение Гвидре», что двумя милями ниже по дороге, ведущей мимо Скортиарской обители. Несмотря на умиротворяющее название, драки в этом трактире случались ничуть не реже, чем в любом другом кабаке, и, по договорённости с местрой-настоятельницей, тяжелораненых, которым не могли оказать помощи на месте, немедленно доставляли в монастырь. Когда этого человека принесли сюда, его кишки свисали с носилок и болтались, только что не полощась в пыли. В любом другом трактире Бертана его бы бросили там, где он упал, справедливо сочтя безнадёжным. Но мэтр Хоран не первый год поставлял сёстрам-гвидреанкам пациентов. Он знал, что местра Адель не охнет и не прикроет рот ладонью при виде кровавого месива на животе несчастного. О нет, она только сожмёт плотнее губы, и странный огонь вспыхнет в её глазах — вспыхнет на миг и тут же погаснет, но мэтр Хоран успеет его заметить. Он слишком давно и слишком хорошо её знает. С ним она может позволить себе мимолётную слабость и не скрывать этот огонь. И это доверие, которое она ему оказывала и которое он сполна оправдывал, было платой за то, что она раз за разом вытаскивала из могилы его постояльцев.
Мужчина всё ещё был без сознания. Адель отёрла его лоб чистой тряпицей, потрогала. Ещё горячий, но уже не так, как прежде, — жар определённо спадает. Бережно размотав повязки, пропитавшиеся кровью (ох и получит всё-таки сестра Гизелла, когда у местры Адель дойдут до этого руки!), с затаенной тревогой посмотрела на рану, зашитую толстой просмоленной нитью. Никто не знал об этом, но она волновалась — прежде ей не приходилось оперировать раненых, находящихся в настолько тяжёлом состоянии. Она опасалась, что он умрёт прямо во время операции, но гнала эти мысли прочь — и он выжил. Это уже было победой, но теперь для Адели такой победы было мало. Она хотела, чтобы он жил. Поднеся к лицу извлечённые из раны клочки корпии, она понюхала их, потом наклонилась и понюхала рану, чтобы удостовериться. Нет, наверняка она бы не поручилась — прежде случалось, что органы чувств обманывали её, подсказывая не то, что есть на самом деле, а то, чего бы ей хотелось, — но, кажется, рана была чистой. Что, конечно, не продлится долго, если у бедняги и впредь будут столь нерадивые сиделки.
