«И я не Адриан Эвентри. Адриан Эвентри ни в чём не виноват», — подумал он, высекая искру, крохотным сполохом озарившую ночь. Искра лизнула доски, на долю мгновения отразилась в разлитом на досках масле — а потом ринулась по палубе трепещущей пеленой огня. В нос ударило гарью, дым, клубясь, пополз вверх, обвивая Адриана с ног до плеч, словно огромный бесплотный змей, пытающийся задушить и проглотить.
«Можно, — спросил он мысленно сам не зная кого, — я здесь останусь? Просто останусь, и всё закончится…»
«Что закончится? — спросил огромный, бескрайний, безжалостный голос в его голове. — Ничто не закончится здесь, Адриан Эвентри, Отвечающий За Всё. Здесь и сейчас всё только началось».
И тогда он понял. Только тогда, когда стена огня, грохоча, покатилась по кораблю, носившему имя Светлоликой богини, когда дым пополз во всех корабельные щели, когда человек в трёх шагах от него, под его ногами, ударил плечом в задвинутый ящиком люк.
«Ты мой, — сказала Янона Неистовая, безумная богиня, для которой любовь и ненависть были одним и тем же, так же как жестокость и сострадание. — Ты мой и сделаешь то, для чего я позволила тебе появиться на свет. Иди, Эд. Завтра ты всё забудешь».
Он залез на планшир, где этим утром курил трубку и смотрел на солнце. Вскинул руки над головой, как делал когда-то давно, в Эвентри, прежде чем ринуться с обрыва в реку и поплыть к другому берегу, больше всего на свете мечтая опередить Анастаса. И почти всегда успевал. Он хорошо плавал. Он не тонул. Тонули другие.
«Ты мой. А мир — твой. Иди».
Он прыгнул.
И уже в воде услышал грохот, чудовищный грохот, от которого всколыхнулись небеса и башня Коготь, царапавшая тучи, озарилась кровавым заревом, точно таким же, как то зарево, которое сто лет назад уничтожило всё, частью чего она была.
Во всём Бертане потом говорили об этой ночи — и говорили долго, до самой осени, когда лорд Грегор Фосиган из Сотелсхейма наконец выступил на север, и тогда достало новых тем для разговоров. Надвигалось тёмное время, но то, что случилось той ночью, и слушателям, и рассказчикам, а более прочих очевидцам казалось концом света. «Светлоликая Гилас», объятая пламенем, ярким, высоченным, неугасаемым. Весь город проснулся и сбежался на этот пожар, весь город пытался его потушить, но дьявольское пламя не желало гаснуть, сколько бы ни лили на него воды — казалось, это само море полыхает, словно превратившись в масло. Потому в конце концов отчаявшимся людям осталось лишь стоять на берегу и смотреть, как корчится в бесконечной агонии белое тело богини — будто сам Молог дохнул на судно, сжигая свою ненавистную и возлюбленную жену. Носовая фигура, белая с золотом, чернела и осыпалась в пламени, вздымая к небу закопченные руки в молчаливой мольбе. Когда она отделилась от носа и рухнула, многие сотворили знак-оберег, многие заплакали. Команда «Светлоликой», вся как один человек, камнем стояла на самом краю обвалившегося пирса, часть которого рухнула в воду. Не один седой волос прибавился в волосах этих мужчин. Среди них не было матроса по имени Курт и корабельного мальчишки по имени Эд, нанятого всего неделю назад взамен утонувшего Доффи. Позже стало очевидно, что они были на «Светлоликой», когда она запылала — и погибли, пытаясь унять пламя. «Этот корабль проклят, — шептались в толпе. — Лорд Бьярд проклят. Одвеллы и Эвентри прокляты».
Жители города Эфрина и те, кто, разинув рты, слушали их в тавернах, утвердились в этом выводе окончательно, когда стало известно, что лорд Бьярд тоже был на «Светлоликой», когда Молог сжёг её своим адским дыханием. По всему Бертану во всех святилищах полыхало больше свечей, чем когда-либо, люди больше, чем прежде, молились и плакали, кто-то сказал, что с такими предзнаменованиями, не ровен час, скоро снова начнётся мор чёрной оспы… Боги отвернулись от Бертана. Боги гневались на Бертан, и молитвы не помогали, потому что ещё через некоторое время пронёсся слух, что Анастас Эвентри бесследно исчез.
Говорили всякое: и что его-де позвали на тайные переговоры и потихоньку прирезали; и что Дэйгон Одвелл всё-таки сумел выследить его и подослать к нему убийц; и что его уморили собственные союзники во главе со старым Флейном, с самого начала не желавшим войны; и что он бросил всё и ушёл в монастырь Гвидре, посвятив себя богу. Но как бы там ни было — он исчез, и тела его не нашли. Слухи, что, дескать, он оставил после себя беременную жену, не подтвердились — эта якобы жена была, во-первых, не жена вовсе, а любовница, ещё и из простонародья, а во-вторых, говорили, что и она, и её дитя умерли при преждевременных родах, случившихся, когда женщина узнала о смерти лорда Эвентри. А что он и впрямь мёртв, не сомневался никто. Будь он жив, не позволил бы произойти тому, что случилось следом.
Спустив бело-красное знамя Эвентри, свободные бонды мигом передрались между собой, как это уже часто бывало прежде, — чем немедля воспользовался лорд Одвелл. После чудовищного пожара на пристани Эфрина в народе стояло смятение и смута, люди не знали, кому верить и за кем идти, коль скоро боги столь яро и жестоко проявили свой гнев. Крестьяне стали волочь оброк не лордам, а храмам — задабривать богов; иные сжигали целые поля, порешив, что именно через огонь богам отныне угодно принимать жертву — кто-то пустил такой слух, и он разнёсся по Бертану быстрее, чем догорела «Светлоликая Гилас». Жрецы, сперва обрадовавшиеся притоку подношений, при виде полыхающих от края до края горизонта полей испугались сами. А лорд Одвелл тем временем шёл на юг, сметая своими конниками то, что осталось от армии под спущенным стягом Эвентри. Он вырезал их без всякой жалости — уцелеть смогли немногие, лишь те, кто, как старый Флейн, сумели договориться и отделаться откупом. Одвелл, впервые побеждавший за весь последний, страшный для него год, лютовал как никогда прежде, не отводя взгляда от реявших впереди, не поверженных ещё вражеских знамён.
За всей этой суматохой слишком поздно заметили жёлто-красную армию Грегора Фосигана, вышедшую из Сотелсхейма.
Злой была весна года 816-го для страны Бертан, весна, когда закончилась война свободных кланов против клана Одвелл, когда началась и закончилась вторая война клана Одвелл против клана Фосиган — закончилась, как и двенадцать лет назад, полной победой последнего. Великий конунг не зря мнил себя таковым — велик не тот, кто кидается в битву при первой возможности, а тот, кто умеет выждать, пока придёт его пора. Без труда проложив себе путь сквозь остатки разбежавшейся армии Анастаса Эвентри, Фосиган клином врезался в войско Одвелла, достаточно разгорячённое и раззадоренное долгожданными победами после долгих поражений, чтобы решиться на безрассудную стычку. Сытые, не успевшие утомиться, засидевшиеся в долгом ожидании ратной сечи воины клана Фосиган смели армию Одвеллов, как сметает со старых доспехов пыль метёлка расторопной прислужницы — легко, будто играючи. Дэйгон Одвелл оказался в плену, но, вопреки ожиданиям многих, не был казнён. Грегор Фосиган выехал на своём боевом коне на вершину холма, с которого открывался вид на долину и замок Эвентри — выехал бок о бок со своим врагом. Там он вытянул руку спокойным, уверенным жестом человека, стоящего на своей земле, указал ею вперёд и сказал что-то Дэйгону Одвеллу — что именно, так и не узнал никто, кроме них двоих.
