— Что происходит? Ты говорил с кем-то? — возбуждённо спрашивал Бертран, заглушая наперебой галдящих бондов. Он примчался сюда с тренировочной площадки и был весь в мыле, от него несло потом и кровью, словно он только что прибыл с поля боя. Его ноздри раздувались, пот блестел между отрастающими щетинками волос на бритой голове. Почему-то в этот миг он показался Эду особенно юным. Мальчишка, жадный до драки… Эд чувствовал себя стариком в сравнении с ним. Но потом вспомнил, что именно этот мальчишка собственноручно отсёк голову Дэйгону Одвеллу.
Всадник в цветах Фосигана неподвижно стоял посреди поля. Конь под ним, такой же белый, как знамя на древке, нетерпеливо гарцевал, едва сдерживаемый рукой всадника.
— Коня мне, — сказал Эд, когда гомон вокруг немного улёгся. — И доспехи без знаков.
— Зачем?! — изумился юный Тартайл, широко распахнув глаза; он был на год моложе Бертрана и изумлялся чаще прочих. — Вы не выедете к нему в ваших цветах? Посмотрите, это же официальный парламентёр! Сотелсхейм сдаётся!
— Бертран, помоги мне переодеться. Ни минуты нельзя терять, — не ответив мальчишке, сказал Эд. Его брат ошарашенно кивнул. Бонды расступились, когда они быстрым шагом прошли по лагерю и скрылись в палатке Адриана. Тот немедленно стал расшнуровывать завязки наруча, не отводя глаз от красно-белой эмали, которой была покрыта сталь.
— Адриан, что ты делаешь? — тихо спросил Бертран.
Тот не ответил. Бесполезно объяснять, да и времени нет. Он знал, кто выехал к нему сдавать город, — и очень сомневался, что действительно с этой целью. Но это и не важно. Главное, Янона наконец ответила на его мольбу. Она дала ему шанс всё изменить. Тот самый единственный шанс, который ему и был нужен. Теперь всё пойдёт как надо.
Кто-то принёс лёгкий доспех из вареной кожи — видимо, первое, что удалось найти. Эд ехал на переговоры, а не на бой, потому вполне можно было удовлетвориться этим — главное, что доспех был нейтральных, ничьих цветов — ржаво-коричневый. «Точно такого же цвета была моя куртка в тот день четыре года назад, когда я испортил охоту конунга», — вспомнил Эд и улыбнулся. Славный знак. С этого мы начали, мой конунг, этим и закончим. Как верно подметил Сван — всё заканчивается рано или поздно.
Вопрос в том, как.
— Я поеду с тобой, — сказал Бертран, когда последний шнур был затянут и Эд приладил к поясу меч.
— Он выехал один. Я тоже пойду к нему один.
Бертран начал было возражать, и Эд крепко сжал его плечо, заставив смотреть себе в глаза.
— Верь мне. А не веришь — так хотя бы слушайся.
К палатке уже подвели его кобылу. Эд вскочил в седло и, пришпорив лошадь, с места пустил её в галоп. Он хотел, чтобы его конунг видел, как он спешит, как рвётся к нему, как жаждет этой встречи. Он хотел, чтобы его простили.
Он знал, что его простят.
Всадник посреди поля неподвижно ждал его приближения, уперев древко белого стяга в землю рядом с копытами жеребца, тревожно топтавшими невспаханную землю. Приближаясь к нему, Эд думал, что они съедутся как раз в том месте, которое определяет границу полёта стрелы равно от городских стен и от лагеря. Это было в той же мере риском, в которой и доверием. «Именно так мы с вами и живём, мой лорд, — подумал Эд. — Риск и доверие в равной степени, и выбор всегда за каждым из нас».
Для встречи с ним Фосиган выбрал лучший свой парадный доспех. Пока Эд приближался к месту встречи, кучившиеся на небе облака слегка расползлись и меж ними выглянул солнечный луч — словно Ясноликая Уриенн послала робкую улыбку людям, замыслившим наконец не войну, а мир. Луч этот скользнул по золочёной эмали на опущенном забрале Фосигана, и от разом притихшего ветра белое полотнище дрогнуло и опало, полоснув всадника по плечу. Он всё так же не двигался. Он ждал.
Эд перешёл с галопа на рысь, потом на шаг, и остановился — так близко, что белый Фосиганов конь пряднул ушами, заржал и потянулся мордой к морде кобылы Эда.
— Приветствую вас, мой конунг.
Конь Фосигана взбрыкнул передними ногами. Сидевший на нём человек молчал.
— Я хотел вас видеть. Давно хотел. Благодарю, что…
Закончить он не успел.
Рука в стальной перчатке, державшая древко знамени, разжалась. Белый флаг в последний раз хлестнул полотнищем по набухшему влагой воздуху и упал наземь, в вязкую весеннюю грязь. И рука, за миг до того державшая белый флаг, рванула из ножен меч.
— Ты убил мою сестру, — прозвучал из-под опущенного забрала глухой, хриплый мальчишеский голос. — Отца убить я тебе не дам.
Он двигался быстро, очень быстро, но Эд был опытным дуэлянтом и успел бы увернуться и обнажить клинок, если бы в этот самый миг до его слуха не донёсся крик с Сотелсхеймской стены — далёкий, гневный крик… Он не узнал голоса и не разобрал слов, но за долю мгновения, отделявшую встречу стали с его плотью, успел осознать, что человек, выехавший к нему с белым флагом в цветах конунга, не должен был, не имел права находиться здесь…
«Как глупо», — подумал Эд, когда остро заточенный клинок впился в его незащищённую шею. Конечно, Сотелсхейм не мог вскинуть белый флаг. На то он и Сотелсхейм.
— Квентин, не надо… — успел выговорить Эд, и его ожгло болью. В шею слева словно впились чьи-то жадные зубы. Он инстинктивно рванулся в сторону, не понимая, почему всё ещё жив, и схватился за горло рукой, чувствуя, как пальцы заливает горячая кровь. Всадник на белом коне взмахнул мечом снова. Эд видел теперь его глаза, с яростной, свирепой ненавистью блестевшие сквозь прорези забрала. «Как же я сразу не понял, — бессильно подумал Эд, зажимая рану и даже не пытаясь защититься. — Как не понял сразу…»
И в этот миг он понял всё.
Квентин!
— Остановись, — сказал Эд, чувствуя во рту солёный привкус крови, и увидел сталь, сверкнувшую в луче солнца, и оскаленные зубы коня, и копыта, топчущие белое знамя, забрызганное кровью — его кровью…
Красное на белом — цвета клана Эвентри.
Он слышал рёв, сотрясший долину по обе стороны от Сотелсхеймских стен. И через долю мгновения лавина стрел обрушилась на Квентина Фосигана.
— Нет! — из последних сил закричал Эд — нет, не Эд, это кричал Адриан Эвентри, так же, как кричал он над бездыханным телом Пита Доффи, смерти которого не хотел. Он ничьей смерти никогда не хотел. Разве что своей собственной.
Большая часть стрел, метивших в Квентина, отскочила от его доспехов. Одна вонзилась в прорезь между пластинами на бедре, две — в руку между звеньями наруча, ещё одна — под ключицу. Квентин осел и стал сползать с коня. Адриан отнял ладонь от своей окровавленной шеи и соскочил наземь в тот самый миг, когда Квентин рухнул с лошади — прямо на белый флаг, который сам же и осквернил.
— Нет, проклятье, прекратить! — во всю мощь своих лёгких закричал Эд. Конечно, его не могли услышать — слишком громкий, слишком яростный крик стоял над долиной вокруг Сотелсхейма. Они все видели, что сделал человек в цветах Фосигана. Ни один из них не мог даже вообразить большего вероломства, большего оскорбления. Они были спящим зверем, которому потехи ради подпалили шерсть. Зверь проснулся и был в ярости. Болезненно обострившимся зрением Эд увидел, как лучники снова накладывают на тетиву стрелы. И увидел даже, как дрожит от ярости поднятая рука Бертрана, подающего сигнал к залпу.
