«О Гилас», — осознав всю бездну своей глупости, подумал Эд, и ловушка захлопнулась.
— Милорд, — проговорил сенешал вполголоса, — следует ли мне расценивать это как приказ продолжить пытку Габбена? С учётом новых сведений…
— Даже не знаю, — сказал конунг задумчиво. — Я бы, пожалуй, даже поприсутствовал при допросе сам — любо взглянуть на человека, столь преданно защищающего своих хозяев. Впрочем, это странно — отчего он так и не назвал палачу имя, которое столь охотно открыл тебе, Эдвард. Я и не подозревал, что в тебе дремлет талант заплечных дел мастера.
— О чём вы говорите, милорд?
— А! Прости. Я забыл. Ты же не знаешь, кто такой Габбен. Джок Габбен — так, Олрид? — это имя человека, напавшего на тебя возле борделя. Ты хорошо допросил его, но недостаточно потрудился, добивая. Мы нашли его довольно быстро… и, поверишь ли, он до сих пор отрицает как связи с борделем, так и с Ортойя. Он называл совсем другие причины и совсем другие имена… и теперь я теряюсь, кому мне верить: слову члена моего клана или сведениям, добытым под пыткой у наёмника? Что скажешь, Эдо? Та ещё задачка, верно?
Мальчишка-виночерпий откровенно скучал, вертя головой и ловя мух. Сенешал и референдий глядели на Эда во все глаза, затаив дыхание, не смея вмешиваться. Эд мог представить, с каким упоением они понесут в Верхний город весть о том, что выскочка Эфрин наконец разоблачён, предан опале и брошен в застенок, где палач выведает у него ответы на бесчисленные вопросы, над которыми весь благородный Сотелсхейм уже два года ломает голову…
Писец усердно документировал.
— Мой лорд, — сказал Эд, — я взял на себя смелость трактовать то, что услышал, и мог ошибиться. Но тугим на ухо я себя, с вашего позволения, не считаю, ибо не имею на то оснований. Я услышал имя Ортойя. Я назвал его вам. Пусть более светлая голова, чем моя, делает из этого дальнейшие выводы, раз я ошибся.
— Ты не ошибся, Эдо, — очень мягко сказал конунг. — Ты не ошибся.
«Ты солгал», — закончил его взгляд.
«Нет, — ответил глазами Эд. — Нет».
— Все вон, — сказал конунг.
Референдий шумно вскочил с места и стал сгребать бумаги. Сенешал поднялся с гораздо меньшей охотой, пристально глядя на Эда. Писец опомнился последним — он всё ещё скрипел пером, не на шутку увлёкшись документированием. Виночерпий очнулся и вопросительно взглянул на конунга. Тот жестом велел ему остаться.
Когда члены совета покинули зал, конунг сказал:
— Эд, скажи теперь, что я должен с тобой сделать?
— Мой конунг…
— Я был о тебе лучшего мнения.
— Мой лорд, я…
— Молчать.
Эд умолк.
Грегор Фосиган повернулся к нему. Шагнул вперёд — серебряная цепь на его груди тяжело качнулась, — схватил крепкой волосатой рукой запястье Эда и дёрнул его вверх, заставив раскрыть ладонь.
Мокрую, чуть заметно подрагивающую ладонь.
— Ты совсем не умеешь врать, — сказал конунг и отпустил его. — Именно это мне всегда в тебе нравилось. Я полагал, что рядом со мной наконец оказался хоть один человек, который не станет хитрить и не попытается меня одурачить. Хотя бы потому, что не сможет сделать это так, что я не замечу.
— Мой лорд… выслушайте…
— Ещё одно слово, и выслушивать тебя станет палач.
Эд перевёл дыхание. Сердце будто безумное колотилось в его груди, но он больше не пытался заговорить. Он сдался.
Идиот… безмозглый идиот. Попался, как дурак, как мальчишка. Не надо было торопиться, нельзя, нельзя торопиться в таких делах, давно ведь это понял! Нельзя, даже когда возможность кажется такой походящей… Особенно когда она кажется такой подходящей…
«Будь ты проклята, Алекзайн», — подумал Эд с ненавистью.
— Ты правда не знал, что он выжил?
— Нет, — ответил Эд. Теперь он понимал, как глупо было рассчитывать, что, исчезнув во тьме трущобных переулков, убийца сгинет бесследно.
— И что Ланс Ортойя выжил, ты тоже не знал?
Теперь Эд уже не смог скрыть потрясения. Конунг усмехнулся.
— Одна новость за другой, верно? Тут, впрочем, верю, что ты и впрямь обманулся. Ему здорово досталось — его ударили мечом по голове плашмя, сорвав половину скальпа, и я охотно верю, что он походил на мертвяка. По правде говоря, у меня было подозрение, что этим ударом ему слегка отшибло память, и он мог подзабыть кое-что из наущений своего батюшки и дядьёв… Однако стараниями господина Габбена сомнения оказались развеяны. Если бы было лишь слово убийцы против твоего, я бы, пожалуй, с радостью обманулся и поверил тебе. Но два слова, вырванных палачом, против одного твоего, сказанного в этом светлом и радостном зале… я не могу обманываться дальше, Эдо, даже если бы и хотел.
Эд молчал. Конунг снова хрустнул пальцами, потом досадливо крякнул — такое проявление чувств он себе никогда не позволял при посторонних.
— Ну, говори уже. Чем тебе так насолили эти несчастные Ортойя, что ты решил, будто смерть племянника будет им недостаточной карой? Или ты сам верил в собственное враньё? А?
Эд медленно опустился на колени. Посмотрел на конунга снизу вверх — не прятать, не прятать, только не прятать взгляд…
Мальчишка-виночерпий за конунговой спиной глядел на них во все глаза.
— Так, — сказал лорд Фосиган. — Всё понятно. Избавь меня от подробностей. И перестань трахать Ортойя — ну, кого ты там трахаешь? Леди Розалину? Или леди Гизеллу? Как бы там ни было, брось. И собачиться с ними тоже брось. О боги! А я-то думал, хоть один человек при дворе соизволяет не впутывать меня в свои мелочные дрязги. Сейчас мне только этого и не хватало… Встань с колен. Встань, не то я разозлюсь всерьёз. Бесы б тебя взяли… слов нет, мальчик, как ты меня огорчил. Намного больше, чем Квентин. Встань, кому сказано.
Эд поднялся. Склонился было к конунговой руке — и заработал короткую звонкую оплеуху.
— Прекрати пресмыкаться, — холодно сказал конунг. — Не заставляй меня пожалеть о моей снисходительности.
Эд вскинул голову и встретил его взгляд. Ясный, твёрдый, лишь слегка раздосадованный. «О боги, — подумал Эд, — если вы простите меня, клянусь, впредь я буду осторожен, я буду очень, очень осторожен».
— Будь осторожен, — сказал конунг вполголоса, заставив его вздрогнуть. — Не знаю, как насчёт Ортойя, но есть немало прочих, жаждущих увидеть твой труп в сточной канаве. Это за тобой они послали господина Габбена. Не за Квентином.
Эд подумал, что с самого начала знал это. Но искус был так велик…
— Не наказывайте Квентина, — сказал он. — Он молод. Вы будто сами не бегали по борделям в его годы.
Конунг скривился.
— Только избавь меня от нотаций, будь любезен. Мне виднее, как воспитывать моего сына. Ему, впрочем, сегодня уже досталось — между прочим, из-за тебя.
