Она странная была, эта Эллен. Невысокая, не очень-то изящная и уж точно не красавица — таких, как она, в высшем свете изводят равнодушием и насмешками, и даже высокое происхождение могло обеспечить ей разве что место княжеской кастелянши. Эллен досталась должность одной из многочисленных прислужниц калардинской княжны, и это было, по сути, все, что Натан о ней знал. И он сомневался, что хочет знать больше: было что-то смутно тревожащее в том, как она смотрела по сторонам, на Рослин, на эльфа, что-то болезненное в ее настороженном взгляде. На себе этот взгляд Натан не смог поймать ни разу, и, наверное, именно это его больше всего смущало. Поэтому он оторопел, когда Эллен обратилась к нему первая, и только когда она заговорила, понял, до чего же ей за это благодарен.
— Я могу с тобой поговорить? — спросила она, глядя ему в лицо. Глаза у нее были серые, блеклые, почти в тон бесцветным волосам, но где-то очень глубоко в них, на самом дне, таилась звериная сила, о которой, может статься, она не знала и сама. Но Натан-то умел различать эту силу в чужих глазах. И теперь, ловя первый прямой взгляд Эллен, некстати подумал, что в единственном глазу Аманиты тоже угадывалось подобное.
Он молча указал ей на место рядом с собой. Рослин и Глориндель сидели в стороне и тихо разговаривали — это тоже было странно, они очень редко говорили. Что ж, подумал Натан, все правильно: договорятся они, договоримся и мы
И было что-то успокаивающее в этом «мы».
Эллен села рядом с ним, подобрав юбки и оголив ноги едва ли не до колен. Натан уже убедился, что чопорность и стыдливость были свойственны ей не больше, чем изящество. Впрочем, близкой и доступной это ее не делало.
Эллен вздохнула, глубоко, медленно, будто переводя дух. И сказала, глядя прямо перед собой:
— Я слышала вчера, о чем вы говорили.
И умолкла. Будто больше ничего объяснять не требовалось. Натан повернул голову, взглянул на ее неожиданно правильный, ровный, точеный профиль. Удивительно, до чего грубым ее лицо выглядело со стороны, и каким гармоничным — вблизи.
— Да? — переспросил он, надеясь вынудить ее объясниться, но она только кивнула. Натан выждал немного, потом пожал плечами: — Это старое дело между мной и господином Глоринделем. Ничего такого, что бы...
— Кто-то предал тебя, а потом умер, прежде чем ты успел узнать о предательстве. И теперь ты идешь в Тарнас, чтобы найти его и отомстить.
— Ее, — помолчав, тихо поправил Натан.
— Да, ее. Я права?
— Нет.
Эллен слегка наклонила голову, не отрывая взгляда от пары их спутников, расположившихся на другом конце поляны.
— Как вы встретились? Ты и леди Рослин?
— Случайно.
— Что она тебе сказала?
Натан помолчал, размышляя, стоит ли говорить то, что вертелось на языке, а потом почему-то не смог солгать:
— Что ты ее мать.
Эллен бросила на него пронзительный, ошарашенный взгляд — будто то ли отказывалась верить, то ли решила, что он над ней насмехается.
— Она... не могла!
— Почему?
— Она меня ненавидит.
— И что это меняет?
Эллен опустила глаза, будто спохватившись. Неловко пожала плечами.
— Наверное, ничего. А милорд... Глориндель... он тоже ненавидит тебя?
Натан взглянул на эльфа. Он сидел, скрестив ноги и держа в своих больших крепких руках маленькие холодные ладони леди Рослин. Впрочем, может, в его руках они и не были холодными.
— Нет, — честно ответил он. — Не думаю. Вряд ли. Он... вообще не умеет ненавидеть. Злиться, презирать — умеет... Но ненавидеть — нет.
— Мне тоже так показалось, — сказала Эллен и улыбнулась. Улыбка была неожиданно прекрасной и словно светом озарила ее лицо. — А она — наоборот. Она никогда не злится. Но о ненависти... знает слишком много.
— Ей немало досталось, — вырвалось у Натана. Эллен слегка нахмурилась и ничего не сказала.
Теперь он ясно видел: что-то происходило между ними, между нею и Рослин, — что-то темное и странное, во что Натан не считал себя вправе вмешиваться. Так же как никто не имел права вмешиваться в то, что объединяло его с Глоринделем. Это было только их бремя, одно на двоих, и они ни с кем не стали бы его делить.
— А ты умеешь, — вдруг сказала Эллен, и Натан удивленно посмотрел на нее, успев забыть, о чем они только что говорили.
— Что?
— Ненавидеть. Ты. Умеешь. Раз зашел так далеко.
— О чем ты говоришь?
— О твоей женщине, конечно. — В ее голосе зазвучало нетерпение.
— Я уже сказал, что ты ошибаешься. Я ее не ненавижу. Я ее любил.
— Так зачем тогда?
— Что — зачем?
— Зачем тебе ее воскрешать? Если не хочешь убить ее еще раз?
Натан взглянул на Эллен так, будто увидел впервые.
Она сидела все так же прямо, и он лишь теперь заметил, до чего же она напряжена. Да, никакого изящества — но много, может, даже слишком много напряжения и воли. Люди с такими качествами не умеют настойчиво добиваться своей цели, преследуя врага по пятам, — но они могут часами высиживать в засаде, перестав думать и дышать, слившись с землей, ради одного только мгновения, когда судьба сама принесет им то, чего они так жаждут.
«Чего же ты ждешь, и дождешься ли, и принесет ли это облегчение хоть кому-нибудь, даже тебе самой? » — хотел спросить Натан и не спрашивал.
— А ты никогда не думала, что можно воскрешать из любви? — сказал он.
Эллен повернула к нему голову — резко, твердо, и он вдруг подумал, что она похожа на ворону.
— Нет.
Он хотел улыбнуться и не смог.
— Ну, тогда посмотришь, как это делается, — небрежно бросил Натан и, оперевшись ладонями о колени, поднялся. Эллен продолжала смотреть на него снизу вверх, обхватив ноги руками.
— Почему ты не спросил меня про огонь?
— Огонь?
— Ты же видел вчера — я схватила горящую палку и даже не поморщилась. Неужели тебе не любопытно почему?
— Ты не чувствуешь боли от огня, — ответил Натан и понял, что сам осознал это только теперь, в тот самый миг, когда сказал.
Эллен поднялась так резко, что он едва не отпрянул от неожиданности. Она была намного ниже его ростом, но почему-то у него возникло ощущение, что он не опускает голову, чтобы смотреть ей в глаза. Как будто на самом деле они были на одном уровне... равные, одинаковые.
— Кто тебе сказал? — отрывисто спросила она.
— Никто. Я просто... понял.
— Тебе так часто доводилось видеть людей, которых не жжет огонь?
