Даже не взглянув в сторону Марвина, Лайам велел отпереть камеру Рыси. Та сидела в углу, подтянув колени к груди, и безучастно смотрела на вошедшего. Лайам шагнул к девушке и протянул ей руку. Она ещё какое-то время молча глядела на него, потом, видимо, что-то припомнила и вложила руку в его ладонь. Лайам помог ей подняться.
— Ты когда-нибудь принимала роды? — спросил он.
Его голос звучал совершенно безучастно, но Марвин неожиданно понял, что этот человек будто окаменел, снаружи и изнутри. Его лицо, столь выразительное там, в зале, сейчас казалось застывшей маской. Он боится, понял Марвин. Он в ужасе, орать готов от страха, и сейчас Рысь единственная, кто способна этот страх унять…
Марвин прильнул к решётке и кинул Рыси красноречивый взгляд, умоляя её пошевелить мозгами и понять, что в кои-то веки у них появился хоть какой-то козырь. Но та только открыла глаза чуть шире и помотала головой. Лайам судорожно выдохнул.
— Что ж. Поучишься. Пошли.
— Я не… — она засопротивлялась, и Марвин понял, что она в таком же ужасе от происходящего, как и сам Лайам. — Я не умею! Я не знаю, что надо…
— Да и я не знаю! — с отчаянием выкрикнул тот и, грубо ухватив её за локоть, потащил к выходу. Рысь упиралась, и Марвин с горькой усмешкой подумал, что перспектива помочь герцогине разродиться испугала её больше, чем насилие. К насилию она уже успела привыкнуть.
— Да-а, дела, — протянул один их стражников, когда Лайам с Рысью скрылись. — Её светлость-то разрешиться изволят… Вроде ж не срок ещё?
— Да хрен её знает, — ошарашено отозвался другой. — Она этой ночью, говорят, бучу какую-то закатила, может, надорвалась. Глядишь, ещё и выкинет…
— Это вряд ли. Брюхо её видал? Коли крепкая, на таком сроке не выкинет уже. Моя ещё и помельче рожала, а ничего.
— Ну да, крепкая… А лекаря разве нет?
— А ты не знал? Он же нажрался чего-то и помер третьего дня.
— Ох, как не вовремя…
Похоже, они искренне тревожились за неё. Марвин попытался понять, как такое возможно, ведь эти же двое скотов с таким упоением трепались о том, как насиловали Рысь, — но так и не смог.
Рыси не было много часов. Марвин пытался скоротать время за придумыванием плана побега, соображал, как доберётся потом до покоев герцогини и убьёт её, благо теперь-то уже для этого не обязательно убивать и ребёнка, но всё это были какие-то неповоротливые, неуклюжие мысли, как будто он знал, что ничего этого делать не станет. Потом он начал нервничать. Рысь не возвращалась слишком долго — по его представлениям, женщины рожают намного быстрее. К тому же в подземелье не проникали звуки сверху, и Марвин даже не мог слышать криков рожающей герцогини. Хотя, кто знает, может, она и не кричала… она же не баба. Вцепилась зубами в рукав и не кричала. Он почувствовал уважение к ней при одной этой мысли, хотя это была не более чем его фантазия.
А Рысь всё не шла, и забеспокоились уже даже стражники у двери. Сперва они бегали наверх по очереди, но так толком ничего и не разузнали, кроме того, что роды всё ещё длятся, и весь форт замер в напряжённом ожидании итога. А ведь они ждут рождения своего короля, вдруг понял Марвин. Для них Артенья — наследница Бога на земле, пусть и помазал её чужой бог. Так замирает простой люд в городе, пока рожает королева. А у Ольвен нет детей и, судя по всему, уже не будет. То, что выходит сейчас из лона Мессеры, имеет законное право на трон Хандл-Тера. «Это король, — с изумлением понял Марвин. — Это рождается мой король».
Он снова встал у решётки и теперь смотрел на дверь подземелья с таким же напряжением, как и оставшийся солдат. И когда через бесконечно долгое время второй охранник вбежал с криком: «Разрешилась! Мальчишкой разрешилась!», Марвин осенил себя святым знамением и встал на колени, чтобы помолиться Единому за здравие и благополучие новорожденного наследника Артенитов. Стражники не обратили на него внимания, но и он позабыл о них, позабыл о Рыси, даже о том, где находится. Он молился и просил прощения за то, что вынашивал мысли об убийстве своего будущего короля в утробе матери. И клялся, что верным и преданным служением загладит свою вину.
Привели Рысь. Марвин её не узнал. Они улыбалась, хотя из-за опухшей левой части лица улыбка выглядела криво, и глаза её просветлели, в них больше не было отрешённости, которая так пугала Марвина прежде. Она беспрекословно позволила запереть себя в камере, но не села, только посмотрела на Марвина, сияя улыбкой. Её руки всё ещё были в крови.
— Мальчик, — сказала она с такой удивлённой, счастливой нежностью, что Марвин уставился на неё в немом изумлении. — Это мальчик, Марвин. Такой маленький. Я сперва даже не могла понять, что мальчик, у него отросточек такой… ох… — она прикрыла рот ладонью и глуповато хихикнула. — Я никогда не видела таких маленьких ребятишек. Вообще детей терпеть не могла. Никогда не знала, что с ними делать. У меня ни братьев, ни сестёр никогда не было… А тут… такой маленький…
— Здоров-то хоть? — спросил один из стражников.
— Не знаю. Откуда же я знаю? Боги, я думала, я там умру. Это так ужасно было, столько крови, и Артенья… герцогиня… она так… так смотрела на меня, что я… — она вдруг расплакалась. Плакала и плакала, без надрыва, просто и тихо, и никак не могла остановиться. Марвин подумал: Единый, как же хорошо, что она наконец плачет. — Она всё время спрашивала, что я делаю. Сердилась на меня и… говорила, что я ничего не умею… а я же и правда не умею. Ох, Марвин, он такой маленький, ты даже представить себе не можешь! Я никогда не думала, что у меня будут дети…
— Будут, — сказал Марвин, сам не зная зачем, и тут же понял, что это единственное, что он должен был сейчас сказать. Слёзы ещё сильнее хлынули из глаз Рыси, и он понял, что это от благодарности.
— Ну, слава богам, слава богам, — проговорил стражник. — Вот у нас и есть король, слава богам. Только, девочка, что же они опять тебя в каземат запихнули? Ты разве не должна там за дитём смотреть? Её светлости-то, небось, отдохнуть надо.
Рысь взглянула на него как-то странно. И Марвин всё понял, а ещё понял, что теперь им обоим конец.
— Она умерла, да? — спросил он еле слышно.
Рысь растерянно развела окровавленными руками. Слёзы всё текли и текли по её щекам.
— Я и так не думала, что смогу, — прошептала она. — Я же никогда раньше…
— Вот дерьмо! — сказал стражник. Его напарник сплюнул.
— Ну всё, ребята, кранты вам. А тебя, сучонка, лошадьми разорвать за то, что её светлость со свету сжила!
— Я же не…
— Заткнись! — закричал Марвин, видя, что стражник, сжимая кулаки, ступил к камере Рыси. — Не смей прикасаться к ней! Она приняла на руки твоего короля, мразь! Она дала ему жизнь!
Стражник остановился в недоумении. Другой молча посмотрел на Марвина. Потом они двинулись к нему — одновременно, и он уже знал, что сейчас будет, и почти их в этом не винил. Они были в горе и в ярости, а это единственное, что способно оправдать любой поступок. По крайней мере, для самого Марвина.
