— Капитан, — без прелюдий начал сэр Уинсли. — Меня известили, что вы присутствовали на премьере картины «Британия наготове» в Царском Селе.
— Так точно! — отчеканил Бромхэд. Он явно нервничал.
— Вы видели там русского царя?
— Его императорское величество пожаловали мне золотой портсигар!
Уинсли поморщился:
— Я спросил не об этом. Видели ли царя лично?
Капитан Бромхэд покраснел.
— Как сейчас вас, сэр!
Уинсли приблизился к капитану и пристально посмотрел ему в глаза.
— А теперь припомните, — медленно произнес Артур, но от его тона Бромхэд едва заметно втянул голову в плечи, — не было ли у царя Николая гетерохромии? Это очень важно, капитан. Постарайтесь сосредоточиться.
— Не припоминаю, сэр, — после некоторых раздумий ответил Бромхэд.
— Вы уверены?
— Насколько я помню, глаза были одного цвета, — сказал капитан, но голос его прозвучал не слишком убедительно.
Сэр Уинсли повернулся к Смит-Каммингу:
— У меня все.
— Можете идти, капитан, — директор секретной службы выглядел растерянно. — Вы нам очень помогли.
Бромхэд щелкнул каблуками, отдал честь и вышел.
— Вы удовлетворены, сэр Уинсли? — спросил Смит-Камминг, едва они остались одни.
— Не могу сказать, что полностью, — задумчиво произнес Артур. — А нам нужно знать наверняка. Вы сможете устроить еще один просмотр фильма для русского царя?
— На это может потребоваться время, но я думаю, это возможно, — кивнул Смит-Камминг.
— Времени у нас мало, — сдвинул брови Уинсли. — Постарайтесь сделать это как можно скорее. Если ваш синематографист подтвердит гетерохромию Николая Второго, придется изменить план. Если нет — начинайте операцию немедля. Что вы узнали о Керенском?
— Я думаю, он нам подойдет. — Смит-Камминг протянул неизменную желтую папку. — Он член Государственной думы, но застарелый радикал. Был в ссылке и, по моим данным, в молодости даже поговаривал о покушении на царя.
— Я удивляюсь этим русским. — Сэр Уинсли задумчиво перелистывал страницы досье. — По части их парламентариев давно плачет если не виселица, то уж точно каторга.
Директор секретной службы пожал плечами:
— Меня больше волнует наше предприятие, чем их нравственность.
— Да-да, — Артур вынул из внутреннего кармана твидового пиджака конверт и небольшую шкатулку из полированного ореха. — Здесь изложены инструкции и возможный перечень артефактов Распутина, — протянул он конверт капитану. — А это, — деревянная шкатулка оказалась в руках Смит-Камминга, — поможет, как у вас принято говорить, обеспечить выполнение основной задачи операции. Надеюсь, вы понимаете, что имущество Ордена должно быть возвращено ему при любых обстоятельствах?
— Безусловно, — кивнул Смит-Камминг и с любопытством уставился на коробочку. — Вы позволите?
Сэр Уинсли кивнул.
Директор Интеллидженс Сервис откинул крышку и поправил монокль. На черном бархате тускло блестела серебром маленькая фигурка орла.
— Вы хотите сказать, эта безделушка убедит русских, что они сами решили убить Распутина?
— Эта безделушка, — Уинсли хитро улыбнулся, — заставит поверить кого угодно во что угодно.
* * *
Двадцать седьмого сентября в могилевской Ставке русского царя состоялся показ британского агитфильма «Битва на Сомме» его императорскому величеству и цесаревичу, организованный капитаном Альфредом Бромхэдом. Вечером того же дня в штаб-квартиру секретной службы пришла шифровка: «Премьера сорвала овацию». Капитан Камминг моментально отдал приказ к началу операции «Целлулоид».
С этого дня сэр Уинсли с особым волнением перечитывал утреннюю прессу. Осенние дни шестнадцатого года тянулись для него мучительно долго…
Утром двадцать шестого октября сэр Уинсли с замиранием сердца раскрыл свежий номер «Дейли телеграф». Ожидание накалило Артура до предела, и он почти вырвал из рук Хоупа еще даже не проглаженную утюгом газету.
Сэр Уинсли наспех перелистывал страницы. Взгляд метался по заголовкам. Дрожащие пальцы вымазались типографской краской. Заметка была. Но не о Распутине.
Двадцать пятого октября на другой стороне Ла-Манша после долгой и тяжелой болезни умер, не приходя в сознание, Жерар Анаклет Винсент Анкосс. Последний настоящий алхимик.
Глава четвертая. Туркестанский должник
Российская империя, Туркестанский край, август 1916 года
— А может, и к лучшему, что они вчера отправились, — сказал Керенский, помешивая серебряной ложечкой чай. — Я, знаете ли, не особо хотел их в попутчики.
— Отчего же? — Рождественский задумчиво поглаживал кончиком пальца изображение имперского орла, словно присевшего на подстаканник между буквами «Н» и «ЖД». — Не любите магометан?
Керенский отправил в рот ломтик лимона и поморщился:
— Не то чтобы не люблю, но слушать шестнадцать дней кряду их утренние песнопения не имею ни малейшего желания. Уж больно громко они молятся. — Александр Федорович сплюнул в кулак лимонную косточку и отправил ее в пепельницу. — Я в Ташкенте провел все детство и отрочество. Так меня эти побудки с младых ногтей раздражают.
Рождественский пожал плечами:
— Со своим уставом в чужой монастырь, сами знаете.
— Да бог с ними, с моими думскими коллегами, — картинно махнул рукой Керенский. — День-два погоды не сделают. Зато теперь мы до самого Ташкента будем путешествовать с полным комфортом.
Тут Скорый был прав. Прикрепленный в хвосте поезда салон-вагон вызывал у Рождественского восхищение. Раньше ему довелось лишь однажды ехать в вагоне первого класса, да и то по долгу службы.
В салон-вагоне же все было для подполковника в диковинку. И отполированная до рези в глазах латунь ручек и крючков. И кашемир упругих купейных диванов. Сияющие улыбками, пуговицами и галунами на обшлагах рукавов проводники были одеты как для парада, а услужливы — как лакеи на графском обеде. Шелковое убранство и ореховые панели придавали пассажирам безусловную статусность. Здесь же, в вагоне, располагался небольшой ресторан и кухня.
Но больше всего Рождественского поразила задняя стена в конце вагона. Почти всю ее площадь занимали окна из зеркального стекла. Перед этими окнами для удобства курящих располагались плетеные кресла. Сидя в них и неспешно попыхивая папиросой, можно было любоваться пейзажем или поразмыслить о жизни, глядя за летящими из-под вагона рельсами и мелькающими шпалами. Впрочем, курить разрешалось и в купе, но Керенский настойчиво попросил воздержаться от этого.
Скорого Рождественский заприметил еще на подходе к Николаевскому вокзалу. Тот стоял у правой арки и, отчаянно жестикулируя, что-то объяснял молодой женщине с двумя мальчишками. Когда часы на башне показали четверть десятого, Керенский потрепал ребятишек по вихрам, поцеловал барышню в щеку и, подхватив объемный саквояж, засеменил к перронам.
