— Надо убрать его с ковра, — пришел в себя Романов, — пока не натекло крови. Держите его за ноги, — сказал он Соломону, подхватив Старца за плечи.
Тело опустили напротив лестницы на гранитный пол ногами к выходу. Шломо проверил пульс — сердцебиения не было.
— Неужели он не взял ничего с собой? — Соломон в задумчивости разглядывал пол будуара. Его возбужденные подельники громко поздравляли друг друга и не обращали на него никакого внимания.
Ни на медвежьей шкуре, ни под диваном фигурок не было.
— Уже четвертый час, господа, — Юсупов наконец прервал потоки поздравлений. — Поспешим. Нам нужно закончить начатое!
Прежде чем переодеться в одежду Распутина, Соломон еще раз осмотрел труп. Распутин лежал на спине. Правое веко было чуть приоткрыто. Зеленая, будто у мертвой стрекозы, радужка стеклянно блестела в электрическом свете люстры. Левая рука, неестественно вытянутая вдоль тела, была сжата последней конвульсией в кулак.
Соломон хмуро натянул на голову бобровую шапку покойника и надел его длинную боярскую шубу прямо поверх шинели.
— Ну где же вы, поручик? — донесся с лестницы голос доктора Лазоверта.
«Что-то здесь неправильно», — подумалось Соломону. Он удрученно вздохнул и заспешил к машине.
Ощущение неправильности не покидало его. Не покидало, когда автомобиль с открытым верхом кружил в районе дома № 64 на Гороховой улице. И на Варшавском вокзале, пока доктор Лазоверт и Романов безуспешно пытались сжечь не влезающую в топку шубу Распутина.
«Что-то не сходится», — думал Шломо, стоя в привокзальной телефонной будке, ожидая соединения с «Вилла Рода».
— Прибыл ли уже Григорий Ефимович? Так его еще нет? Ну, значит, сейчас приедет! — машинально говорил Соломон, прокручивая в голове детали этой ночи.
«Положим, Распутин приучил себя к яду, — думал Шломо. В том, что цианид был высшего качества, он не сомневался. — Это маловероятно, но возможно. Но зачем подвергать себя столь опасным тренировкам, когда являешься владельцем магических фигурок? Тогда почему он не взял их с собой? Что-то не так… Что же я упустил?»
Роняя в телефонную трубку заученные фразы, Соломон пытался собраться с мыслями. Ощущение неправильности назойливым слепнем кружило где-то внутри, не давало сосредоточиться. Вспомнить что-то исключительно важное.
Покачиваясь на сиденье пролетки, Шломо пытался в деталях восстановить все виденное в доме Юсупова, каждую мелочь. Перед закрытыми веками раз за разом вставал образ убитого. Его перекошенное лицо. Всклокоченная борода. Стеклянный холод мертвого ярко-зеленого глаза.
Уже во дворе великокняжеского дворца Соломон спросил у Дмитрия Павловича:
— Ваше сиятельство, а вы не помните, какого цвета были глаза у Распутина?
— Темно-серого, — вынырнул из мрачных мыслей Романов и криво усмехнулся. — Он весь был темным человеком.
Вспышкой выхватило из памяти Соломона левую руку Старца. Ладонь, судорожно сжатую до белизны в костяшках. Будто бы единственной мыслью в агонизирующем мозге было — не выпустить, не отдать.
«Растяпа!» — выругал себя Соломон и добавил в сердцах еще пару крепких выражений.
— Разрешите, я поведу! — оттеснил он от дверцы авто доктора Лазоверта и прыгнул за руль.
Педаль газа до упора вжалась в пол. Затрепетали на ветру великокняжеские стяги. Машина понеслась на набережную Мойки.
* * *
Феликса мутило. Не помогал даже коньяк — вместо расслабления он принес тяжесть в затылке и острую боль в висках. Смерть Распутина не дала облегчения нервам. Тело наполняла усталость. Внутри ворочалось беспокойство.
Слушая вполуха пафосные речи Пуришкевича, Феликс барабанил пальцами по подлокотнику кресла. Смутная тревога росла внутри Юсупова.
Феликс встал и спустился в столовую.
Подошел к телу. Голова Распутина склонилась набок. Глаза были закрыты. Тонкая паутинка слюны свисала из раззявленного рта и путалась в бороде.
Юсупов нагнулся, внимательно всматриваясь в ненавистное лицо мертвеца.
Вдруг Феликсу показалось, что правое веко Старца неуловимо дернулось. Князь зажмурился, прогоняя морок.
Глаз Распутина приоткрылся, обнажая змеино-зеленую радужку. Потом распахнулся второй — лазурно-синий. Покойник, не мигая, уставился на Феликса своим дьявольским разноцветным взглядом.
Феликс отпрянул. Тело тут же сковало ужасом. Не в силах более пошевелиться, не в силах даже дышать, Юсупов в оцепенении глядел на ожившего мертвеца.
Резким неистовым движением Распутин вскочил на ноги. На губах его выступила пена. Метнулись в воздухе скрюченные пальцы. Комната огласилась диким, истошным ревом.
— Феликс! Фе-еликс! — страшно выкатив глаза, захрипел Распутин и вцепился ему в плечо.
Феликс, собрав все силы, рванулся из железной хватки и бросился вон. В руках покойника остался его погон.
— Скорее, скорее револьвер! — Юсупов влетел в кабинет. — Стреляйте, он жив!
Пуришкевич выскочил на лестницу и остолбенел.
Рыча и хрипя, будто раненый зверь, по ступенькам карабкался Распутин.
— Феликс! Феликс! — разобрал Пуришкевич. — Все расскажу царице! Расскажу!
Трясущиеся пальцы никак не могли справиться с кобурой.
Выбравшись на площадку, Распутин прыгнул, налегая всем телом на дверь, и вывалился во двор. Одолев оторопь, Пуришкевич выдернул револьвер и бросился следом.
Дикая картина открылась его взору. Сквозь наполненную снежными хлопьями темноту в сторону ворот бежал оживший мертвец. Переваливаясь с ноги на ногу, по рыхлому снегу он удалялся вдоль кованого забора.
Пуришкевич прицелился. В ночной тиши выстрел «Саважа» прозвучал громовым раскатом.
Распутин бежал.
Владимир Митрофанович нажал на спуск еще раз.
Распутин поддал ходу.
Выругавшись, Пуришкевич что было силы укусил себя за трясущуюся кисть. Мгновения неумолимо утекали. Старец достиг уже самых ворот.
Пуришкевич старательно прицелился.
Третья пуля попала Распутину в спину. Он всплеснул руками и упал ничком в снег.
Пуришкевич кинулся к телу, но поскользнулся на неверных ногах и больно приложился головой о лед.
Сквозь вой ветра и звон в ушах ему вдруг почудился странный звук. Приглушенный хлопок. Негромкий выстрел.
Вскочив на ноги, Пуришкевич бросился к воротам. На секунду ему показалось, что от решетки отделилась неясная тень и растворилась в набитой метелью мгле.
Владимир Митрофанович подбежал к телу. Под лежащим на снегу Распутиным медленно расползалось рдяное.
Ярость ударила Пуришкевичу в голову. Он поднял ногу и от души приложил Распутину в висок каблуком.
