Соломон нервно подергивал кончик уса:
— То есть вы хотите сказать, сэр Уинсли, что я должен эксгумировать тело Распутина?
— Именно так, — ответили в трубке тоном, не терпящим возражений. — Или вы предпочитаете сначала разыскать того полисмена? Напоминаю, Соломон, время дорого.
Шломо приготовился уже возразить, что и найти могилу Старца — задание не из простых, но Шляпник не дал вставить ни слова:
— Займетесь полисменом, если и в гробнице окажется пусто. Пока сосредоточьтесь на могиле. Как там, кстати, ваш Керенский?
Брошенное как перчатка «ваш» покоробило. Сэр Уинсли будто бы провел черту между собой и Шломо. Обвинил в провале и заранее взвалил на него всю ответственность.
Соломон поморщился:
— Не объявлялся. Уже пятый день жду.
— Это довольно странно, — протянули в трубке. — Сопротивляться магии Орла может только человек с очень сильной волей. Да и то не больше недели. Дальнейшая борьба с чарами грозит безумием.
— Я начну обходить петроградские бедламы, — хмуро пообещал Соломон, — если он через два дня не позвонит.
— Сосредоточьтесь на могиле, — повторил сэр Уинсли. И перед тем, как повесить трубку, добавил: — И не упустите Орла, Соломон.
Из дома на Французской набережной Шломо вышел подавленным. Капитан Скэйл только разводил руками — дополнительных инструкций не поступало. Секретная служба отзывала агентов. На ее помощь в обозримом будущем рассчитывать не стоило. После убийства Распутина Интеллидженс Сервис охладела к операции «Целлулоид».
Единственное, на что британские разведчики согласились, — устроить Шломо еще один сеанс связи с сэром Уинсли.
Но радостных известий своему тайному патрону Соломон не мог сообщить и в следующий раз.
Почти два месяца ему понадобилось, чтобы очаровать только что снявшую траур дочь Распутина — Марью. Запудрить мозги девятнадцатилетней глупышке не составило особого труда. Шломо представился ей офицером Беляевым, чей офицерский долг — поддержать Матрену Григорьевну в столь трудный для ее семьи час. Ко всему офицер Беляев был поклонником ее отца и мечтал прикоснуться к его святым мощам.
В конце января барышня дрогнула. Соломон увидел недостроенный храм на окраине Александровского парка. К гробу их тогда не пустил служка, но теперь Шломо знал — там, за Ламскими прудами и дикой рощей, покоилось тело Старца. Оставалось выяснить, есть ли подле этого тела Кот.
Как и подозревал Соломон — сэр Уинсли выслушал его без энтузиазма.
— Мне нужна помощь, — подытожил Шломо в переговорную трубку.
— Можете использовать любые ресурсы, — отозвался собеседник. — К сожалению, на Интеллидженс Сервис полагаться больше нельзя. У них отчего-то появились новые хлопоты, — язвительно добавил Шляпник. — Но Орден компенсирует ваши расходы, будьте уверены. И помните о времени, Соломон.
Шломо о нем и не забывал. Время убегало от Соломона. И его течение приносило непредсказуемые события. Они могли безжалостно растоптать планы Шломо. Сумрак русского бунта, слепого и неуемного, сгущался над Петроградом. Это Соломон чуял нутром.
В мрачной задумчивости он покинул дом на Французской набережной и направился к ближайшему телеграфу. Странные личности сновали по вечерним улицам. По пути ему встречались разухабистые компании, среди которых Шломо с удивлением разглядел не только полупьяных рабочих, но и студентов с курсистками. К транспарантам с требованиями хлеба добавились и новые лозунги вроде «Долой войну!» и «Даешь республику!». То и дело кто-то затягивал «Марсельезу».
У телеграфа дежурил казачий разъезд. Гвардейцы проводили Соломона внимательными взглядами, но вопросов не задали.
Шломо макнул перо в чернила и вывел на бланке заученный много лет назад текст.
«Дядюшка совсем плох. Приезжай немедленно!»
Давным-давно эти слова собирали в мгновение ока самую отчаянную команду истинных анархистов. Боевую бригаду неуловимых подпольщиков, поселившую страх и трепет в сердца врагов по всей Европе. Блистательную пятерку сорвиголов и ученых, не боящихся ни пули, ни петли, а в ад попросту не верящих.
«Приезжай немедленно!» — перечитал Соломон и, ухмыльнувшись, добавил: «Жорж».
Когда-то их было пятеро. О них слагали легенды. Теперь же только один человек мог откликнуться на этот призыв.
— Будьте любезны — молнией, — протянул Шломо бланк в окошко, а потом назвал московский адрес, куда когда-то отправлялись их зашифрованные послания.
«Надеюсь, ты еще проверяешь почту», — подумал Соломон.
* * *
Вчера на Знаменской площади убили полицейского. Убили средь бела дня. Полоснули шашкой и добили лопатами прямо на глазах у Рождественского.
Пристав протолкался сквозь толпу и потянулся рукой к красной занавеске, что была привязана к бронзовой сбруе царского коня. Очередной горлопан, влезший на постамент, ловко угодил ему сапогом в голову. Молоденький донской казачок свистнул дважды шашкой. Жандарм охнул и упал лицом вниз. Толпа взревела, и тут же десятки рук опустили на тело дреколье и лопаты.
Убийство заняло не больше минуты. Взоры демонстрантов вновь обратились к уличному трибуну. Тот как ни в чем не бывало продолжил выкрикивать лозунги о свободе и равенстве. О братстве и справедливости. А под ним, у подножия памятнику императору Александру III, тряпичной куклой лежал мертвый человек, и не было до него никому дела. Только царский конь склонил гриву и смотрел на погибшего пристава бронзовыми глазами.
Именно тогда в Рождественском что-то переменилось. Гложущее его чувство вины вытеснила скорбь. Великая, вселенская скорбь и горечь. Будто бы подполковник потерял не только себя, а утратил все, что было ему знакомо и любимо. Потрясенный, он стоял на Знаменской площади среди детей и женщин, студентов и солдатни, господ мещан и товарищей рабочих. Стоял и смотрел, как покрывается ледяной коркой кровь на мостовой.
Ругая проклятое любопытство, заставившее выйти из номера и стать невольным соучастником убийства, Рождественский поспешил прочь. Работая локтями, он прорвался сквозь людское море и вернулся в гостиницу.
Ночь прошла в хмурых раздумьях.
Утром Рождественский прихлебывал спитой чай и глядел в окно. Вновь собрался у памятника митинг. Вереницы людей черными гусеницами ползли по серому снегу на Знаменскую площадь. Трепетали в воздухе красные полотнища.
Поодаль жались друг к другу малочисленные и растерянные полицейские в синих шинелях. Под российским флагом подтянулась колонна лейб-гвардейцев. Волынцы выстроились вдоль Николаевского вокзала и замерли, ожидая чего-то.
Бывший подполковник Охранного отделения цедил чай и наблюдал в окошко прелюдию к катастрофе. В правой руке Сергей Петрович держал револьвер с единственным патроном в барабане.
Ощущение утраты чего-то великого, осознание своего бессилия, ненужности и никчемности подавляло Рождественского. Все, что оставалось, — погоня за фантомом. Розыск фигурок, чуждых Рождественскому и не приносящих, по его мнению, ни счастья, ни покоя. Охота, сомнительная и нужная разве что Керенскому, который за делами семейными и переездом на новую квартиру не появлялся с начала февраля.
