— Ох… — Девочка глотнула чаю: ее мысли до сих пор
неслись вскачь. — Я просто… не посчитала.
Повисло долгое молчание, во время которого Десс
сосредоточилась на том, чтобы не чувствовать себя марионеткой. Биксби такой
маленький — естественно, пришлось призвать полуночников извне. Иначе за
несколько десятилетий появлялся бы один-единственный человек, способный жить во
время синевы, и он бы немощно тыркался в тайном часе, один-одинешенек, не зная,
явь это или сон.
Десс было расслабилась и позволила мыслям течь, куда им
вздумается, но тут ее обеспокоило слабое, но растущее ощущение, что ей даже нравится
горячий чай. Может, прямо сейчас Мадлен дотянулась до нее своим разумом и один
за другим переключила нейроны у нее в голове, подгоняя вкусовые пристрастия под
свои собственные?
А может, пить чай — это все равно что открывать ужасную
правду, узнавать плохие новости: в конечном итоге и к этому привыкаешь.
— Так что нам делать, чтобы выжить? — спросила она
спустя какое-то время. — То есть я бы не хотела пускать на ветер ваши
шестнадцать лет мозговложений.
— Вот это разговор, — ответила Мадлен. — Моя
просьба очень проста: вам нужно навсегда покончить с угрозой под названием
Грейфуты.
Десс фыркнула.
— Что, и это все?
— Проще, чем ты думала, Дездемона. Анатея скоро умрет.
— Почему? Она живет всего час в день, значит, пятьдесят
лет для нее — всего года два, верно?
— Они забрали ее слишком юной. Человеческую часть ее
тела поглощает его темняковая составляющая. Когда Анатея умрет, темняки больше
не смогут общаться со своими союзниками среди людей. А пока в Биксби есть
огнетворец, темняки не посмеют брать инициативу в игре. Возможно, я даже снова
стану свободной.
Десс вытаращила глаза. Так вот почему Мадлен все это делала.
Она вовсе не Рекса спасала, а воспитывала личную армию, которая освободит ее из
тюрьмы сумеречного искажения.
— Так нам просто дождаться, пока полунелюдь
умрет? — спросила она.
Мадлен покачала головой.
— Они попытаются сделать другого — из моего Рекса. Но
вы должны им помешать, Десс.
Десс сглотнула.
— И как же?
Мадлен запрокинула голову и закрыла глаза. На какой-то
момент она стала очень похожа на Мелиссу, когда та телепатировала, — то же
чувствительное и нечеловечески отстраненное выражение лица.
— Соединить человека с темняком не так-то просто.
Место, где Анатея преобразилась, должно было быть особым, таким же уникальным,
как и место, где мы сейчас сидим. Вы должны отвести туда Джессику и сровнять
это место с землей силой огнетворца. Как только его охватит белый свет, оно
испортится. — Она открыла глаза. — И темняки никогда не смогут
сделать нового монстра.
— Ладно, — сказала Десс. — Тогда говорите,
где это место.
Мадлен пожала плечами.
— Боюсь, на старых картах его нет, оно такое же тайное,
как это. Придется вам самим все выяснить.
Десс пожевала губу, вспоминая карты и папки, которые ей
прошлой ночью приносили Джессика и Джонатан. Черная стрела взлетно-посадочной
полосы тянулась в глубь пустыни, и ее простая геометрия смешивалась с вихрями и
воронками полуночи. И вдруг, еще не зная точно, где ее цель, Десс поняла,
отчего темняки так запаниковали.
— Вы знаете про взлетную полосу? — спросила она.
Мадлен кивнула, медленно и царственно улыбнувшись, как
горделивая кошка.
— Ну же, Дездемона. Разве не приятно, когда удается
подметить не самое очевидное?
По дороге домой Десс спрашивала себя, почему она помогает
Мадлен.
Эта женщина таскала ее повсюду, как собачку на поводке, да
еще и управляла без спросу ее снами. Она заколотила досками часть ее памяти,
чтобы защитить себя от темняков. И она издевалась над матерью Десс, когда та
была уязвимей всего, принуждая ее родить ровно в полночь.
Она сделала такое и с сотней других, эта владычица пятьдесят
девятой минуты двенадцатого и первой минуты первого, так как не смогла попасть
точно в яблочко. И все это — чтобы ее дражайшему Рексу не было скучно.
Мимо проехала машина, разбрасывая гравий с дороги, и камешки
со стуком пролетели сквозь спицы велика Десс. Впереди тянулась ее длинная тень;
последние лучи, пригревавшие спину, таяли. Еще одна холодная темная дорога
домой.
Подумав о доме, Десс на секунду задумалась: какой была бы ее
жизнь, если бы она родилась не в ту пятьдесят девятую минуту двенадцатого?
Знала бы она числа так, как знает сейчас? Может, полуночник-эрудит — это
гениальный математик, которого угораздило родиться в полночь? Но без тайного
часа все было бы по-другому. Она, конечно, все равно могла бы строить мосты,
разрабатывать компьютерные игры, запускать ракеты в космос, но в обычное время
математика — всего лишь орудие инженерии. И нечто прекрасное само по себе,
конечно, застывшая музыка чисел, пропорций и закономерностей.
Но в час синевы математика правит миром.
Родись Десс без этого, жить было бы скучно. Она была бы
просто еще одним ребенком, который живет рядом с трейлерным парком. Этот
ребенок, правда, запросто получал пятерки по тригонометрии и знал, что в один
прекрасный день покинет этот паршивый городишко и сколотит состояние на бирже
или еще где-нибудь.
Но она бы никогда не выковала оружие, подобное
«Необыкновенно Ослепительному Олицетворению», и не убила бы им темняка. В
дневном мире никакого темняка не убьешь.
Возможно, именно поэтому она помогает Мадлен. Может, эта
стерва и дергает за веревочки, но Десс не могла представить себе жизни в
реальности, отличной от той, которую создала Мадлен. В каком-то смысле Десс
была обязана этой старой телепатке.
Своей жизнью — такой, какова она сейчас.
И вот в дверях, когда Мадлен спросила у Десс разрешения
прикоснуться к ней еще раз, Десс согласилась.
— Это маленькая шпаргалка, защита на случай, если
Мелисса попробует до тебя дотронуться. От ворот поворот.
Десс перестала крутить педали, и ее велосипед зашатался. Она
дала ему самостоятельно остановиться, сосредоточившись на земле и глубоко дыша
в попытке унять желудочные спазмы. Но в конце концов она бросила велосипед на
землю и бросилась в придорожную траву. При одном воспоминании о том, чем
наградила ее Мадлен, Десс стошнило всем ланчем вместе с желудочным соком.
Неужели они правда это сделали? Когда им обоим было по
двенадцать?
Десс помотала головой, вырвала пучок сухой острой травы и
вытерла им рот. Теперь у нее в желудке ничего не осталось, но она не хотела,
чтоб ее тошнило всю дорогу домой. Почти стемнело, и поднимался ветер.
— Ада, — произнесла она, и воспоминание милостиво
удалилось.
