* * *
Он услыхал голос — рокочущий, глубокий, исполненный величия.
«Ты похитил деву у могущественных людей!»
Шеф знал, что вместо него действует какой-то другой человек. Он был в кузнице. Вокруг все было знакомо: шипение тряпок, которыми он обертывал раскаленные рукоятки щипцов, ломота в спине и плечевых мускулах, когда он тащил раскрасневшийся металл из сердцевины горна, скрежет и шебуршание верхней части кожаного фартука, непроизвольное втягивание и взмахи головы, когда он хотел уберечься от ныряющих в волосы искр. Но кузница эта была не его, не эмнетовская; и не Торвинова, обнесенная рябиновыми гирляндами. Он не чувствовал подле себя границ; он стоял посреди огромной залы — безбрежной и такой высокой, что потолка было не видать: лишь могучие колонны, что, удаляясь, указывали дорогу наверх, где стелилась пелена дыма.
Он взял в руки большой молот и принялся ковать форму из безликой массы, что поблескивала на его наковальне. Ему еще не ведомо было, что он собирается выковать. А руки все знали наперед, споро и сноровисто вращали крицу, ворочали щипцами, колотили то слева, то справа. То был не наконечник копья, не топор, не лемех, не резак. Похоже, это было какое-то колесо, колесо с множеством зубцов, заостренных на концах, словно в собачьей пасти.
Зачарованный, Шеф смотрел, как диковина эта рождается после его ударов. Где-то в глубине души он сознавал, что сделать подобное невозможно. Ни один кузнец не сможет выковать такой предмет на своей наковальне. И тем не менее он знал, видел, как можно сделать такое колесо — выковать отдельно зубцы, а потом приплавить их к колесу, которое заготовил загодя. Но только к чему эта вещь пригодна? Может, если крутануть одно колесо снизу вверх, а другое колесо — иначе, вровень с землей, да так, чтобы зубцы на одном колесе сцеплялись бы с зубцами другого, то одно колесо начнет вращать второе.
Ну а дальше-тo что из этого? А то, что все это как-то связано вон с той громадной штуковиной, в два человеческих роста, которая стоит у стены и сейчас едва проступает из мрака.
Неожиданно, словно бы внутренним видением, ощутил он некое присутствие, чей-то прикованный к себе взор. То были существа необъятных размеров, под стать этой зале. Он не смог бы толком разглядеть их, да и не решался надолго отвести взгляд от наковальни, но присутствие их ощущал каждой частичкой своего существа. Они стояли друг рядом с другом и не спускали с него глаз. Даже обсуждали его. То были боги Торвина, боги Пути.
Ближе всех к нему громоздилась могучая фигура, немерено разросшийся Вига-Бранд. Выпуклые бицепсы перекатывались под рубахой с короткими рукавами. Должно быть, Тор, подумал Шеф. На лице его застыла брезгливая, враждебная, недовольная гримаса. А дальше виднеется другой бог — востроглазый, остролицый, пальцы подоткнуты под серебряную перевязь, и вот он про себя, втихомолку, явно любуется Шефом, словно бы присмотрел он себе на торгах жеребца, чистокровного, породистого, которого недотепа хозяин отдает по бросовой цене.
«Этот точно со мной заодно, — подумал Шеф. — Или он решил себе, что это я с ним — заодно…»
Сзади стояли еще двое богов: один был самый из них высокий, а последний, самый дальний, опирался на копье с трехзубчатым наконечником.
Шеф продолжал делать открытия. Оказывается, у него надрезаны поджилки. Если он и перемещался по кузнице, то не с помощью ног: они волочились за ним, как раздвоенный хвост. Весь свой вес он переносил на руки и, переставляя их, двигался от одного предмета к другому: от высоких стульев к вязанкам дров, и дальше к скамьям, которыми — как казалось, вне всякого порядка — была заставлена зала, хотя вскоре он понял, что на самом деле все было подчинено единственной цели: облегчить ему передвижение по ходу работы. Впрочем, он мог даже и подняться на ноги, использовать их как опоры, но сухожилий не было, ноги от бедер до икр были неуправляемыми кусками материи. И беспрестанная тупая боль свербила ему колени.
Сквозь дымчатую хмарь залы проступили очертания еще одной фигуры, не огромной, как фигуры богов, а совсем крохотной, словно то был муравей или мышь, что вытаращила свои глазки из щели между деревянными панелями. Да это же Торвин! Хотя нет, не Торвин. Это небольшой, щуплый человечек с продолговатым лицом и пронзительным взором. И то и другое подчеркивалось редкими длинными волосами, спадающими с высокого темени. Однако одет этот человек был подобно Торвину — весь в белом, с ожерельем из ягод рябины. Схожи они были также выражением лиц: глубоко вдумчивым, внимательным, но здесь была и какая-то осторожность, страх.
— Кто ты такой, юноша? Уж не пришелец ли ты из царства людей, забредший во дворец Велунда? Как ты здесь оказался и каким образом отыскал ты Путь?
Шеф потряс головой, делая вид, что желает только уклониться от сыплющихся в глаза искр. Он бросил колесо в лохань с водой и принялся за следующую часть работы. Три быстрых, легких удара, переворот, снова три раза опускается молот, и какой-то раскаленный предмет летит в ледяную воду, а на его месте немедленно оказывается другой. Шеф понятия не имел, чем он сейчас занимается, но занятие это переполняло его возбуждением, диким, необузданным восторгом, какой может испытать узник, узнавший о дне своего побега и не спешащий поделиться этой радостью с тюремщиком.
Вдруг он видит, как к нему направляется один из исполинов — тот, с копьем, который ростом выше всех прочих. Человек-мышь тоже увидал его и поспешно нырнул во тьму. Теперь от него осталось только бледное-пребледное пятнышко.
Палец толщиной со ствол ясеня вздернул вверх подбородок Шефа. Сверху на него взирал один глаз, посаженный на лицо, что напоминало лезвие топора: прямой нос, выступающий подбородок, борода клинышком, косые скулы. После знакомства с таким лицом можно было с чувством облегчения разглядывать физиономию Ивара — как нечто, по крайней мере, постижимое, выражающее вполне человеческие страсти, то есть злобу, ненависть, жестокосердие. Не то с этим лицом: если бы кому-то удалось прознать, что за мысли теснятся в этой голове, он бы до конца дней своих повредился рассудком.
И тем не менее лик этот выражал не одну неукротимую злобу, но и глубокую задумчивость.
— Тебе придется много дорог обойти, клопик, — проговорил он. — Хотя начал ты недурно. Молись, чтобы я не скоро тебя призвал!
— Но почему ты должен призвать меня к себе, Высочайший? — произнес Шеф, втайне поражаясь собственной дерзости.
Лицо сложилось в ухмылку. Будто отделилась от ледника и рухнула в пропасть льдина.
— Не спрашивай, — ответил он.
Мудрый муж не смотрит в щели,
Не заглядывает в подпол, словно бобылиха.
Волк голодный, видит он врата Асгарда.
Палец опустился, и, подгребая молот, наковальню, горн, скамьи, ведра, могучая длань вмиг смела их в небытие — и самого кузнеца вместе с ними, — как стряхивают с одеяла скорлупу от семечек. Шеф взмыл в воздух, совершил кувырок, другой, третий; сорвался и полетел в сторону фартук. Последнее, что осталось у него в памяти, это бледное пятнышко, напоминающее чье-то лицо…
