С каждой милей все сильней становился манящий аромат моря. И наконец, когда они одолели небольшой подъем, величаво возвысился перед ними мыс Фламборо, который не спутаешь ни с какой другой приметой. Завидев его, Шеф гиканьем и яростными взмахами заставил прибавить в скорости передних всадников.
Гудмунд отставал от него всего на пару ярдов. Рука его по-прежнему цепко держала под уздцы лошадь настоятеля. Шеф поманил его.
— Сейчас держись рядом. И главное — настоятель должен быть у меня под рукой…
И, зычным окриком заставив припустить рысью своего подуставшего мерина, он нагнал кавалькаду в тот самый момент, когда сто двадцать разбойников с тридцатью заложниками, проделав долгий спуск, вихрем ворвались в неказистые улочки нищего Бридлингтона.
Мигом поднялся переполох. Заметались женщины, прижимая к груди завернутых в грязные пеленки младенцев с посиневшими коленками; мужчины хватались было за копья, но тут же бросали их и припускали что есть к мочи к берегу, надеясь найти спасение в лодках, остовы которых чернели на припущенном снегом грязном песке. Шеф крутился по узким улочкам, постоянно подталкивая вперед в качестве приманки легко узнаваемого в своей черной рясе настоятеля.
— Мир! — вопил он. — Мир! Мне нужен только Ордлаф!
И он, Ордлаф, уже готовился предстать перед ним. Бридлингтонский рив, человек, захвативший в плен самого Рагнара — хотя никому и в голову не пришло отблагодарить его за это. Ошеломленно поглядывая на викингов и бенедиктинцев, он шагнул навстречу врагам. Хочется этого ему или нет, он, староста, принужден был ответить за все.
— Ну-ка, покажи ему настоятеля! — щелкнул пальцами Шеф. — И смотри, чтобы те, кто сзади, ближе не подходили… — Он поманил Ордлафа. — Помнишь? Мы с тобой раз встречались. Когда ты накрыл своим неводом Рагнара.
Спрыгнув с седла и всадив свою алебарду глубоко в песчаную почву, он положил руку на плечо старосты, увлек его в сторону для разговора, подальше от ушей метавшего на них свирепые взгляды настоятеля, и тон взял самый решительный…
— Но это невозможно, — произнес Ордлаф минутой позже. — Из этого ничего не выйдет.
— Почему бы нет? Да, открытое море, и погода дрянная, но ветер-то дует западный.
— Юго-западный с уклоном на запад… — непроизвольно вырвалось у Ордлафа.
— Поймаешь его на левый галс и пройдешь с ним к югу. Дотянешь до самого Сперна. Тут миль двадцать пять, больше не будет. Дотемна будешь на месте. Я же не прошу тебя пересечь океан. А если море переменится — бросим якорь и переждем непогоду.
— Когда будем заворачивать к Сперну, придется идти против ветра. Мы себе руки надорвем…
Шеф многозначительно махнул большим пальцем поверх своего плеча.
— В твоем распоряжении лучшие гребцы всех морей. Можешь усадить их куда надо, а сам будешь стоять сзади у рулевого весла, как большой хозяин…
— Ну, хорошо… А что случится, когда я вернусь сюда, а настоятель пришлет сюда своих людей? Они выпотрошат из меня все кишки!
— Ты же спасешь ему жизнь!
— Что-то я не верю, что ему захочется меня отблагодарить.
— Во всяком случае, ты не обязан торопиться с возвращением. И у тебя будет время спрятать то, что мы тебе заплатим. А расплатимся мы серебром из их монастыря. Твоим же серебром! Это подати, которые они выкачивали из тебя. Спрячь, а потом переплавь. Они в жизни не найдут его следов.
— Хорошо… А почему я должен быть уверен в том, что вы просто не перережете мне глотку? А заодно и моим ребятам?
— Уверен ты быть не можешь. Но выбор у тебя небольшой. Смотри сам.
Рив еще с полминуты колебался. Вспомнил он и Мерлу, двоюродного брата жены, которого без его ведома настоятель превратил в раба. А пуще этого ужаснуло его мгновенное воспоминание о жене самого Мерлы, которой приходится кормить себя и своих детишек брошенным ей подаянием.
— Я согласен, но… Покажите им, будто вы меня заставили силой.
Шеф зарычал как бешеный зверь и со всего размаху стукнул рива по голове. Вытащил из ножен кинжал. Только после этого рив повернулся к своим людям и начал раздавать команды. Те вяло повиновались: начали ставить мачты, выволакивать из сараев паруса. Плотным строем викинги спустились к воде, толкая перед собой пленников. А всего в пятидесяти ярдах за их спинами пятьсот английских верховых изнемогали от желания вырезать маленький отряд до того, как он скроется в море вместе с заложниками, но мечи, занесенные над тонзурами, убедили их этого не делать.
— Удержи их, — приказал Шеф настоятелю. — Обещаю, что половина твоих людей будет освобождена, как только мы окажемся в лодках. А остальные вместе с тобой отплывут на ялике после того, как мы выйдем в море.
— Надеюсь, ты соображаешь, что сейчас мы теряем всех лошадей, — угрюмо проронил Гудмунд.
— Один раз ты их своровал. Своруешь еще разок…
* * *
— …а в устье Гембера мы входили на веслах, когда смеркаться начало. Приглядели безопасное местечко и втащили лодки на берег для ночлега. А утром гребли вверх по речке, пока не встретились с вами. Мы и улов с собой захватили…
— И каков он? — осведомился Бранд, заседавший среди членов этого совета.
— Я уже успел его взвесить, — объявил Торвин. — Дарохранительницы, подсвечники… потом эти коробочки, в которых христиане хранят фаланги пальцев своих святых, эти штуки для разжигания ладана… и еще монеты. И много монет. Я думал, что монахам-то уж не полагается стяжать блага этого мира, однако Гудмунд уверяет, что у них у всех звенят кошельки — стоит их только потрясти хорошенько. Итак, даже за вычетом того, что он отдал рыбакам, у нас все равно остается… девяносто фунтов серебра… И главное, у нас есть золото. Та корона, которую вы сорвали с их Бога, оказалась из чистого золота. Причем на вес очень тяжелого. И блюда эти — тоже. Это еще четырнадцать фунтов. Мы исходим из того, что фунт золота ценится дороже фунта серебра в восемь раз. Значит, это можно посчитать за восемь стоунов серебра: и получаем еще центнер, который надо прибавить к твоим девяноста двум фунтам.
— Итого — двести фунтов, — задумчиво произнес Бранд. — Теперь нам нужно все распределить по кораблям. А дальше пусть все решает команда.
— Нет, — не согласился Шеф.
— За последние дни ты другого слова не сказал, — заметил Бранд.
— Это потому, что я знаю, что надо делать, а другие ничего не хотят смыслить. Деньги эти — не для дележа. Это наша армейская казна. Для этого я за ними и ходил. Поделим мы их — и каждый чуточку станет богаче. А я хочу, чтобы все мы вместе разбогатели по-настоящему.
— Если ты сумеешь это объяснить воинам, — сказал Торвин, — думаю, они с тобой согласятся. Это ведь ты добыл эти деньги. Тебе и решать, как толковее их использовать.
Шеф извлек из-за пазухи mappamundi, которую сорвал с монастырской стены.
