Чайник начал басить и подрагивать. Затем взял кольцо колбасы крестьянской, домашней, отдающей чесноком. Отрезал от него граммов сто пятьдесят, нарезал кружочками – и на раскаленную сковородку. Жир в колбасе был, он начал плавиться, и зашкворчала, застреляла колбаса. Чайник засвистел и пустил постоянный сильный пар. Тогда я достал другой, фарфоровый, в красных цветах, пузатый, и обдал его кипяточком изнутри, чтобы принял хорошо. А туда две щепоточки чайку нарезанного, подсушенного и залил эту горку кипятком на две четверти. Поставил пузатенького на чайник, и он на него снизу начал парком подпускать… А колбаса, колбаса уже сворачиваться пошла. А я её яйцом сверху. Ножом по скорлупе – и на колбаску. Три штуки вбил и на маленький огонёк перевёл.
А в хрустальной вазе уже и салатик соком исходит под маслом, уксусом и майонезом. Подумал я и – сметанки столовую ложку сверху для мягкости. И опять деревянной ложкой снизу и всё это вверх, вверх. Затем пошёл из кухни на веранду, неся вазу в руках. А столик белый на веранде сияет под солнышком. Хотя на моё место тень от дерева падает. Тень такая кружевная, узорчатая.
Я в тень вазу с салатом поставил, вернулся на кухню, а в сковородке уже и глазунья. Сверху прозрачная подрагивает, и колбаска в ней архипелагом. И чайник… Чайник… Снял пузатого и ещё две четверти кипяточку. А там уже темным-темно, и ароматно пахнуло, и настаивается. Опять поставил чайник. Пошёл на веранду, поставил сковороду на подставку. Затем достал из холодильника баночку, где еще с прошлого года хранилась красная икра. От свежего круглого белого хлеба отрезал хрустящую горбушку, стал мазать её сливочным маслом. Масло твёрдое из холодильника, хлеб горячий, свежий. Тает оно и мажется с трудом. Затем икрой красной толстым слоем намазал.
Сел. Поставил перед собой вазу. В левую руку взял хлеб с икрой, а в правую – деревянную ложку и стал есть салат ложкой, захлёбываясь от жадности и откусывая огромные куски хлеба с маслом и икрой.
А потом, не переставая есть салат, стал ложкой прямо из сковороды отрезать и поддевать пласты яичницы с колбасой и ел всё вместе.
А потом, не вытирая рта, пошёл на кухню, вернулся с огромной чашкой «25 лет Красной Армии». И уже ел салат с яичницей, закусывая белым хлебом с красной икрой, запивая всё это горячим сладким чаем из огромной чашки. А-а… А-а… И на пляж не пошёл. А остался дома. Фу… сидеть… Фу… за столом… Скрестив… фу… ноги… Не в силах отогнать пчелу, кружившую над сладким ртом… Фу… Отойди…
Так я сидел… Потом пошёл. Ходить трудно: живот давит. Стал шире ставить ноги. Дошёл-таки до почтового ящика. Есть газеты. Одну просмотрел, понял, что в остальных. А день жарче… Накрыл посуду полотенцем, надел на бюст легкую безрукавку, на поясницу и ноги – тонкие белые брюки, светлые носки и жёлтые сандалии, на нос – тёмные очки и пошёл пешком к морю.
Навстречу бидоны с пивом. Прикинул по бидонам, двинул к ларьку. Минут через десять получаю огромную кружку. Отхожу в сторону, чтобы одному. Сдуваю пену и пью, пью, пью. Уже не могу…
Отдохнул. Идти тяжело. Уже полпервого. Поджаривает. На голове шляпа соломенная. В руках авоська с закуской и подстилкой.
Блеснуло. Узенько. Ещё иду. Шире блеснуло. И уже блестит, переливается. Звук пошёл. Крики пляжные, голоса: «Мама, мама…», «Гриша, Гриша!», «Внимание! Граждане отдыхающие…» А внутри пиво, салат… Фу!.. Ноги стали в песке утопать. Снял сандалии, снял носки. Песок как сковорода. А!.. Зарылся глубже. О! Прохлада. Занял топчан. Сел. Раздеваюсь. Сложил всё аккуратно. Палит. Терплю. Солнце глаза заливает потом. Терплю, чтобы потом счастье. Медленно, обжигаясь, иду к воде.
А вода, серая от теплоты, звонко шелестит и накатывается. Не стерпев, с воем, прыжками, в поту кидаюсь… Нет! Там же не нырнёшь. Там мелко. Бежишь в брызгах. Скачешь. Ищешь, где глубже. Народ отворачивается, говорит: «Тю». А ты уже плывёшь… Холодно. Ещё вперед. Набрался воздуха и лёг тихо. Лицом. Глаза открыты. Зелено. Тень моя как от вертолета. Покачивает. Рыбки-пёрышки скользнули взводом. А-а-ах! Вдохнул. Снова смотрю. Там ничего. Песок и тень моя. А-а-ах! Снова воздух и поплыл назад.
А когда выходишь, то, невзирая на пиво и салат и сорок лет, вырастаешь из воды стройным, крепким, влажным. Ох, сам бы себя целовал в эти грудь и плечи.
Нет, не смотрят. Ну и чёрт с ними. Ай, песок, ай! Бегом к топчанчику. И животом вверх. И затих.
Опять слышны голоса: И «мама», и «Гриша», и «граждане отдыхающие», «А я тузом пик», «Он у меня плохо ест»… Звуки стали уходить. Пропадать…
– Вы сгорели, молодой человек!
А! Что?.. Фу! Бело в глазах. Побежал к воде. И, раскаленный, красный, расплавленный, шипя, стал оседать в прохладную сероватую воду. Проснулся и поплыл.
Какое удовольствие поесть на пляже! Помидоры я макал в соль. К ломтику хлеба пальцем прижимал котлетку, а запивал квасом из бутылки, правда, тёплым, но ничего. Помидоры в соль. Кусочек хлеба с котлеткой, молодой лучок в соль и квас прямо из бутылки.
Какое мучение одеваться на пляже! Натягивать носки на песочные ноги. А песок хрустит, и не стряхивается, и чувствуется. В общем – ой!
Шёл домой. Уже прохладней. Солнце садится куда-то в санатории. На дачах застилают столы белыми скатертями, и женщины бегают из фанерных кухонь к кранам торчащим. А из кранов идёт вода. Дети поливают цветы из шлангов. Собаки сидят у калиток и следят за прохожими. Полные трамваи потянулись в город. С гор пошла молодая интеллигенция. Очереди от киосков разошлись. Стада вернулись в деревни. И медленно темнеет воскресный день.
* * *
У нас во дворе:
– Ну-ка, Миша, выйди и скажи ей, чтоб она не полоскала во дворе. Она без конца полощет. Вода наверху плохо идёт.
Снизу:
– Ну и что, если он на телевидении! А мне всё равно надо полоскать.
Не стоит
Ребята!
Я считаю, что не стоит брать по сто грамм водочки, селёдочку с картошечкой, редисочку, масла сливочного.
Не стоит. Не стоит.
И день такой прекрасный, и море голубое.
Спортом, спортом…
Значит, так.
Я предлагаю не брать по сто грамм водочки, огурчиков солёных, салатика помидорного, брынзочки, редисочки, селёдочки и картошечки с укропчиком.
Ни к чему.
Солнце жарит, народ на пляже.
А здесь хоть и видно море, а всё равно в стороне.
Договорились?
Значит, я повторяю: не берём по 150 водочки, огурчиков, яблочек мочёных, селёдочки, салатика, картошечки, редисочки, сока томатного со льдом и отбивную.
Кто записывает? Нет, нет, нет. Никаких официантов.
Мы не берём по 200 водочки, салатика, огурчиков, икры баклажанной, картошечки горячей с укропчиком и борща, да, и борща украинского с пампушечкой с чесночком обязательно!
Не берём!
