– Не смейте оскорблять великую французскую нацию!
– Тысяча пардонов, месье, я чересчур увлекся. Хотел сказать, что мощная сексуальная стимуляция очистит мозг молодого Заменгофа от интеллектуальных устремлений. Наш приятель станет ухлестывать за юбками, рано женится, сделает успешную карьеру окулиста. Позабудет детские мечты о создании простого международного языка. Будущее останется за английским!
– И за французским! – торопливо добавил Дюпон.
– Неням! Неням! – раздались сильные свежие голоса. – Этому не произойти!
Все повернулись – в гостиную сквозь стену вошли Блюбёрдо и Флавхундо. Англичанин нацелил оружие, но Блюбёрдо лишь покачал головой и улыбнулся:
– Это средство бесполезно. Мы знали о его существовании и обезопасили себя.
– Однажды оно сработало! – вскричал 007-11 и нажал на спуск.
Никакого эффекта. Блюбёрдо улыбнулся снова:
– Мы позволили вам посчитать, что оружие сработало, ради раскрытия вашего плана. А теперь дайте сюда эту грязную порнографию!
– Нет! Мы подменим учебник прямо сейчас!
Агент кинулся к пакету, но путь преградил Флавхундо, схватил за кисть. Дюпон выкрикнул галльское ругательство, устремился на помощь, оттолкнул эсперантиста. Но в схватку вмешался Блюбёрдо.
Борющиеся качались, пыхтели. Скандинавы смотрели с большим интересом. Толпа зевак разрослась, некоторые новоприбывшие представляли собой едва заметные призрачные силуэты – настолько малы были их шансы на выживание в любом будущем. Куда солидней казались испанский с португальским под руку. Бедный маленький румынский, почти прозрачный, оперся на столь же прозрачный сербскохорватский.
Все больше языков прибывало посмотреть на лингвистическую схватку, от которой зависела их жизнь либо смерть, на битву вариантов будущего.
Эсперантисты побеждали! Быть может, оттого, что дело их было правое, или из-за молодости и силы. Ведь англичанин выпил слишком много эля, а француз выкурил жуткую уйму «Голуаз». Так либо иначе, кряхтящие, сопящие англо-французские агенты были оттеснены. Мало-помалу порнографическая книга удалялась от того места, где могла причинить непоправимый вред.
В гостиную вошел молодой Заменгоф. Его приход сопровождали ахи и охи собравшейся толпы. Не подозревающий о ней Людвик пересек комнату, задвинул шторы.
В гостиной же продолжалась невидимая Заменгофу борьба. Эсперанто одерживало верх – и с каждой секундой утверждало свое право на жизнь.
– Ни венкас! Мы победим! – воскликнул Блюбёрдо, когда противников оттеснили еще на шаг. – Будущее за нами!
Но возглас торжества превратился в крик отчаяния – из толпы вырвался кряжистый тип и бросился на помощь французу.
– Теперь выигрываем мы! – выдавил задыхающийся 007-11. – Бандероль почти на месте!
– Кто вы? – воскликнул в ужасе Блюбёрдо.
– Волапюк! – заорал новый гость. – Я первый международный язык! Родился и вырос до эсперанто! Но у меня отняли будущее, и я жажду мести!
– Вы были… чудовищной эклектикой! Вы достойны лишь смерти! – вскричал одолеваемый Флавхундо. – Подите прочь!
– Ни за что!
Поддельная бандероль отвратительно хлопнула о столешницу. Дюпон заревел от радости, дотянувшись до французской грамматики, – вот еще чуть-чуть, и схватит.
Молодой Заменгоф, на его счастье, не подозревая о происходящем вокруг, направился к столу.
Дюпон уже завладел настоящей бандеролью, ликующе голося; его компаньон хрипло вопил гимн «Правь, Британия!».
И что теперь? Неужели миру суждено скончаться под гнусные ругательства наподобие «мерд» и унылое англосаксонское сквернословие? Что станет с будущим человечества?
Вокруг слышались тихие хлопки – язык за языком прекращали существование. Слабели даже эсперантисты. Конец приближался.
Но произошло чудо. Из редеющей толпы вышел тоненький полупрозрачный юноша, почти мальчик, выдернул бандероль из дрожащих галльских пальцев, уложил на стол, а затем взял подделку и вышвырнул ее сквозь стену в зимнюю ночь.
Молодой Заменгоф принялся напевать тихо и весело, заметив наконец бандероль. Раскрыл, вытряхнул тонкую грамматику.
– Тре бьен! – сказал, листая страницы, и его лицо светилось лингвистической радостью.
Затем оторвался, нахмурившись, будто расслышал тревожное. Нет, в гостиной тишина. Пожал плечами и вернулся к чтению.
Возможно, он и в самом деле слышал отголоски чудовищной антиэкзистенциальной муки, пробившиеся сквозь границы будущности. Агенты 007-11 и Дюпон вопили нечеловечески, тускнея и пропадая.
Деяние свершилось! Будущее спасено!
– Мы искренне благодарны… – начал было Блюбёрдо.
Но мальчик оборвал его взмахом руки:
– Молчите! Не нужна мне ваша благодарность! Я сделал должное – и теперь ненавижу себя и желаю вам смерти…
Он брезгливо фыркнул, бросился сквозь стену и пропал.
– Не понимаю, – объявил немец, скребя в задумчивости бритую голову.
– А я понимаю, – отозвался Флавхундо, вздохнув. – Я узнал его. Это идо.
– Все равно мне невдомек.
– На эсперанто «идо» значит «сын», «потомок», – пояснил Блюбёрдо. – Идо тоже язык, предположительно исправленная форма эсперанто. Некоторое время у него были сторонники, но ничем существенным он так и не стал. Сторонники искренне боролись за него, однако шли по тупиковому пути. Но идо был вынужден помочь нам, ведь без эсперанто он вовсе бы не родился. Парень сохранил свою призрачную жизнь благодаря тому, что спас нас.
– И нас тоже, – заявил Дюпон, шагая сквозь стену.
За ним явился и 007-11.
Блюбёрдо и Флавхундо, стиснув зубы, приготовились к новой битве, но француз весело подмигнул и покачал желтым от табака пальцем. Дюпон улыбался, как и его брутальный спутник, еще совсем недавно готовый убивать.
– Мэ но, вы просто не поняли! Мы благодарны вам за спасение от лингвистических оков извращенного будущего. Теперь Англия и Франция семантически заодно с остальным человечеством. Своими языками мы дорожим и пользуемся ими в быту, а с другими народами говорим на вашем блестящем простом эсперанто.
Ему ответило громкое многоголосое ликование – комнату вновь заполнили разнообразные языки.
– Эта грамматика подарила мне интересную идею, – пробормотал Заменгоф.
А вокруг, неслышимый для него, пел мощный хор светлого будущего.
Год 2000-й в Бирмингеме
Вернуться в первый раз я не сподобился – тысячный год выдался неудачным. Ужасные зимы с повсеместными морозами не в моем вкусе, как и наводнения в Египте. Пока взвешивал все за и против, время шло в совершенно ином, непривычном для меня темпе – я и глазом не успел моргнуть, а уже наступил 1001-й, начался отсчет нового тысячелетия, или миллениума, как его еще называют. Но я дал себе слово через год – в смысле, через тысячелетие – обязательно быть на месте.
