Снова зазвонил телефон, и Перкинс, рухнув в кресло, схватил трубку.
Они вышли…
Дожидаясь лифта, Сэм угрюмо поигрывал желваками.
— Не переживайте вы так! — Нита осторожно коснулась его руки. — Не Перкинс — так другие поймут, что…
— Другие не поймут ничего! Он просто не покажет им ваши записи! Это ж политикан, поймите вы.
«Не раскачивать лодку…» Какое перспективное направление в практической медицине!
— Отчасти он, возможно, и прав. Пока все развивается относительно спокойно, и мы контролируем…
— Спокойствием и не пахнет! Того, что я видел, вполне достаточно, чтобы понять это! И если мы ничего не предпримем — чума расползется по всему миру!
Двери лифта открылись, и почти сразу же из динамика вырвалось: «Докторов Рассела, Кристенсена, Бертолли и Инвара просят явиться в отдел экстренной помощи! Докторов Рассела, Кристенсена…»
— Что бы это значило? — Глаза Ниты тревожно расширились.
— Новые неприятности. Лодка раскачивается, несмотря на все увещевания мудрого Перкинса… Вот что, Нита. Не будем ждать, пока он на что-то решится. Отправьте копию ваших материалов в Центр профессору Чейблу.
— Как же я могу действовать через голову Перкинса?
— Не до щепетильности, Нита, — что делать… — Он шагнул в кабину и, прежде чем двери закрылись, настойчиво повторил: — Отправьте копию Чейблу!..
— Не знаю, что мне с тобой делать… — пробормотала Нита, снова нажимая кнопку вызова. Этот Сэм, подумала она, временами просто не вписывается в схему их совершенного мира…
На светлых стенах кабины и на полу были свежие пятна крови. Нита вздрогнула от неожиданности. Мир перестал казаться ей таким уж совершенным…
— Очередной бунт — вот все, что мне известно, — сказал Рассел. — Убери свои грязные ножищи, Крис! Это моя последняя пара чистого!
Кристенсен, развалившийся на слишком миниатюрных для него носилках, ответил могучим храпом. Трое интернов, покачиваясь, бросали на него завистливые взгляды. Никто уже не помнил, когда началось это бесконечное дежурство… Машина экстренной помощи неслась по пустынным улицам.
— Ну, что тут у вас, в городе? — спросил Сэм. — А то ведь меня услали на денек в лесные дебри… Предполагалось, что там уже излечивают болезнь Ренда.
— Ничего подобного? — улыбнулся Инвар.
— Ошибка в диагнозе. Там оказался вполне невинный фурункулез. Врача, близорукого старичка, следовало бы спровадить на пенсию лет тридцать назад… Энтузиаст…
— Что в городе? Город разваливается на куски… — мрачно сказал Рассел. — Люди думают, будто мы хитрим, говоря, что этой болезнью можно заразиться только от птиц и никак иначе. Большинство сидит в своих норах и не высовывает носа. Остальные — буйствуют, насилуют, предсказывают конец света, напиваются как свиньи… Смотреть — одно удовольствие… У кого-нибудь есть кофеин? Похоже, что ночка будет веселой…
— Это страх… — продолжил Инвар. — Люди боятся выходить из своих домов. Утрачен нормальный ритм жизни города. Да, армия охраняет важные объекты: с электричеством, связью и доставкой продовольствия — тоже пока все в порядке… Но ведь так не может продолжаться вечно! В таком гигантском городе! Число больных все увеличивается — и у тех, кто еще здоров, начинают сдавать нервы… А тут вам — запрет на перемещения… Конечно, с точки зрения эпидемиологии — это разумный шаг, но кто-то теперь думает, что в этой клетке ему придется торчать до конца своих дней!
— Возможно, он прав, — сказал Сэм, возвращаясь в своих мыслях к эксперименту Ниты.
— Что за пораженческие настроения, доктор! — воскликнул Рассел, удивленно взметнув брови. — Мы будем отважно, невзирая на…
— Эта песенка для бойскаутов, но не для врачей. «Ни дождь, ни град, ни тьма ночная…»
— А эта — для почтальонов, — пробормотал Кристенсен, поворачиваясь на другой бок. — Заткнулись бы, а? Как бабы, честное слово… Не дадут вздремнуть человеку.
Завывая сиренами, их обогнали две машины — полицейская и пожарная. Все явственней слышался какой-то непонятный грозный гул.
— Что за чертовщина? — удивился Сэм.
— Толпа, сэр, толпа… — объяснил Рассел. — Граждане нашей прекрасной страны выражают недовольство конституционно избранными властями.
— Можно подумать, что ревут звери…
— Они и есть звери, — простонал Кристенсен, открыв глаза. — Как, впрочем, все мы. Внутри каждого сидит зверюга с налитыми кровью глазами… Так что — в бой, врачеватели! Или как там у Шекспира… «Сквозь брешь — вперед, друзья мои!»
Машина остановилась, и, когда Сэм открыл дверь, внутрь ворвались крики толпы, заставив четырех молодых людей сразу посерьезнеть….
Это была Двадцать третья улица. Залитый светом Вагнеровский мост, три пустых яруса которого тянулись через Гудзон к Нью-Джерси, осаждался темной бурлящей толпой. Что-то яростно выкрикивали люди с голубыми от ртутных ламп или бледно-розовыми — от факелов — лицами. Вдали горели пакгаузы. Забаррикадированные грузовиками и брошенными поперек дороги металлическими трубами, защитники моста, полицейские и ооновцы, стреляли поверх толпы, ослепляя ее мощными прожекторами. Все это вместе воспринималось Сэмом как ирреальные, непрерывно меняющиеся декорации, как задний план ярко освещенной площадки, на которой корчились или неподвижно лежали человеческие тела.
— Доктор! Доктор! Помогите мне!
Сэм ясно расслышал эти слова сквозь шум и, выхватив взглядом машущего рукой молоденького санитара, поспешил на зов, осторожно переступая через лежавших.
— Смотрите, доктор, как ее… Я не знаю, что делать…
Санитару было не больше девятнадцати, и он наверняка видел прежде лишь аккуратные пулевые и колотые раны. Вся правая сторона тела женщины — от ноги до плеча — обгорела и представляла собой спекшиеся комки кожи и одежды. Аэрозольного баллона, из которого этот парень все еще пытался что-то выжать, не хватило даже для полной обработки ноги…
— Я займусь ею, — глядя на застывшее лицо женщины, решительным тоном сказал Сэм. — А вы… Видите того полицейского? Пулевое ранение. Обработать и перевязать.
Санитар ушел, а Сэм, нагнувшись, приложил регистратор к руке женщины, хотя и понимал, что это уже бессмысленно. Ожог четвертой степени в сочетании с сильным шоком не мог не повлечь за собой почти мгновенной смерти… Он накрыл тело одеялом и огляделся.
Рваные и пулевые раны, всевозможные переломы и вывихи… Пострадавшие в большинстве своем были солдатами или полицейскими. Из штатских — лишь несколько человек, раздавленных или растоптанных в одном из штурмов. В своих истерических попытках вырваться из города мятежники использовали в качестве оружия все, что попадалось им под руку…
Перевязав полицейского и отослав его к санитарной машине, Сэм обратил внимание на прислонившегося к столбу человека, который обеими руками закрывал лицо. На голове его был тюрбан, а на одежде — нашивки солдата пакистанской бригады, прилетевшей утром. Бедняга изо всех сил прижимал к лицу руки, но кровь сочилась сквозь пальцы и капала на землю.
