— Верно.
— Еще когда начинают разговор, который обращен не к кому иному, как к любимой, хотя говорящий стремится показать, что это не так. Его притворство ясно видно тому, кто наблюдает. Или когда посреди разговора смолкают, прислушиваясь к речам любимой.
— Замечал ты такое? — спросил царь рассеянно, доставая чернильницу, каламы и чистые свитки.
— Нет, повелитель, — честно ответил Хойре.
— Продолжай.
— Есть еще признаки, и они таковы: когда спешат к тому месту, где пребывает любимая, и стремятся сесть вблизи нее и к ней приблизиться. Любящий бросает все занятия, пренебрегает всяким важным делом, заставляющим с ней расстаться, и замедляет шаги, уходя от нее.
— И как? Встречались ли тебе такие признаки в ком-либо из моих слуг? Пренебрегает ли кто-нибудь своими обязанностями, следуя за рабыней из моих рабынь?
— Нет, я не замечал небрежности в твоих слугах, — поспешил ответить Хойре.
— Тогда продолжай и доведи перечисление до конца.
— Эта глава велика, а ночь уже перевалила за середину… Я боюсь утомить повелителя.
— Ничего, пока ты говоришь, я обдумываю свое дело. Итак?
— Еще признак: человек отдает то, в чем раньше отказывал, для того, чтобы проявить хорошие качества и вызвать к себе внимание. Эти признаки бывают в самом начале, раньше, чем любовь овладеет и схватит мертвой хваткой. К признакам любви относятся также нетерпение, овладевающее влюбленным, и его явный испуг, если он внезапно увидит любимую или вдруг услышит ее имя.
— Далеко все это от тебя! Ты что, наизусть выучил?
— Меня учили не для той службы, которую я исполняю в твоем доме, повелитель, — тихо, но без смущения пояснил Хойре.
— Для ночной половины? Старшим? Вот почему ты образован! Хорошо ли ты пишешь? Иди сюда! — позвал царь, указывая на наклонный столик для письма. — Посмотрим, на что ты годишься.
Хойре выпутался из обвернутой вокруг тела одежды, перенес к столику светильник. Развернул тонкий пергамент, заправил края под планки, перебрал каламы, проверяя пальцем заостренные кончики, взболтал чернила, и с готовностью посмотрел на царя.
— Пиши так…
Завеса на двери откинулась, и на пороге показалась девушка в обнимку с охапкой хвороста. У Хойре сердце остановилось раньше, чем глаза ее узнали. Остановилось, а потом кинулось нагонять упущенные мгновения, так что Хойре показалось, что халат вздрагивает у него на груди.
Девушка под одобрительным взглядом царя прошла к стенной нише, опустилась перед ней на колени и принялась разводить огонь.
— Пиши… — заново начал царь. — Что это с тобой?
— Со мной ничего, — ответил Хойре. — Пишу…
И Хойре под диктовку царя покрыл лист ровными красивыми строчками, и показал себя искусным в разных видах начертания знаков, и царь остался доволен. Только в одном еще испытал евнуха.
— Что ты думаешь о том, что я прежде подчинялся таким как ты, а теперь — правлю Хайром?
Хойре положил калам аккуратно, оперся руками о крышку столика, спокойно поднял глаза:
— Судьба переменчива.
— Но не все довольны переменами. И многие из таких, как ты, хотят, чтобы стало, как было прежде. Многие не хотят забыть то время, когда я подлежал их плети.
— У Судьбы для перемен любимое средство — время, а время, повелитель, многие представляют рекой, но время реке не подобно, и нельзя в нем плыть, хотя бы и с трудом, куда хочешь, и привести изменяющееся к неизменности. Но время, если это поток, то это поток камней, и в нем нет уцелевших.
— Так не уцелею и я?
— Свой час назначен и величайшему из царей, — главное, глаз не отводить, чтобы царь не подумал, будто Хойре, как прочие, ждет этого часа с нетерпением и предвкушая радость.
— Но между тем, что вчера, и тем, что завтра, лежит то, что сегодня, и оно-то имеет силу, — продолжал Хойре. — Ты мой повелитель, данный Судьбой, и твою милость я хочу заслужить, не ожидая милости того, кто придет после. И заслужить не так, как я предполагаю для тебя, а так, как тебе, господин мой и владыка, угодно.
Под утро царь отпустил его, наказав передать начальнику над писцами, чтобы взял его к себе. С тех пор служба Хойре была в передних помещениях дворца, и он занимал свое место в ряду писцов, когда царь требовал их к себе.
И Юву он видел каждый день. Она носила платья из тонкого полотна с вышивкой, браслеты на руках и на ногах и ожерелья, а маленькое покрывало, накинутое на голову, не прятало ее спокойного лица.
Теперь, когда они встречались, Хойре чуть шевелил губами, а девушка в ответ делала ему знак бровями. Так они приветствовали друг друга незаметно для посторонних. И это вошло у них в привычку и стало обычаем.
О том, как составляли дорожник для Эртхиа
В библиотеке пахло кедром и сандаловым деревом, сухими травами и цветами, горелым маслом. Одинокий светильничек отражался в мелких цветных стеклышках, вставленных в кружевной переплет окон, чтобы защитить собранные во множестве книги от солнечного света, от ветра, несущего пыль и иссушающего пергаменты, от осенней сырости и от насекомых, слетающихся на свет и любящих устраивать гнезда в укромных промежутках между витками рукописей, в переплетах и футлярах. И травы, высушенные пучки которых были заложены в углах полок, и неподвижные, внезапно срывающиеся с места и застывающие опять ящерки на стенах и потолке также должны были защищать хранимые здесь сокровища.
Хойре сидел, скорчившись у столика, и при слабом колеблющемся свете переписывал какую-то книгу.
— Что ты портишь глаза? — рассердился Акамие.
— Масло дорого… — стал оправдываться евнух, проворно распутав ноги и уже стоя перед царем на коленях, но не выпустив из рук калама.
— Хороший писец дороже того кувшина масла, который ты изведешь. Зажги все светильники — сейчас нам придется поработать. Вот государь Эртхиа ан-Эртхабадр, мой старший брат. Выполняй все, что он прикажет. Давай сюда все дорожники, описания земель, сказания о походах и странствиях… Много их у нас.
И правда, Акамие, лишенный и прежде и ныне из-за своего положения возможности путешествовать, с особым тщанием собирал книги о странствиях и дальних землях. А также о лечении болезней, строительстве зданий, устройстве мира, об обязанностях правителя, о соответствии и соразмерности звуков и цветов и о других вещах, неисчислимых, до конца не постижимых и никем не постигнутых, но вновь и вновь объясняемых каждым на свой лад.
Хойре поднялся и стал фитилем переносить огонь от светильника к светильнику. Эртхиа увидел, что он молод, высок, длинноног и длиннорук, как бывают оскопленные в детстве, а кожа у него черная, волнистые волосы собраны в пучок на макушке, как у всех евнухов в Хайре, и одет он так же — в широкие штаны и расшитую безрукавку, только плети нет за поясом. Лицо у евнуха было красивое, как пристало бануку, и умное. Но Эртхиа не почувствовал к нему доверия.
