— Мы направляемся к Южному побережью, чтобы там сесть на корабль и плыть на запад. Какой удачей и честью я счел бы, если бы тебе, почтенный, оказалось с нами по пути!
Дэнеш, шагата ашананшеди, кивнул, соглашаясь с его словами. Я украдкой бросил взгляд на дарну. Эртхиа все же заметил и смутился.
— Нет, — я понимал его и поторопился успокоить. — Тебе нечего опасаться. Я не могу прикоснуться к ней, так же как не могу пить и есть. Если вы примете меня спутником, мне не понадобится ни вода, ни пища, и я с радостью последую вашим путем, потому что мой мне неведом.
— Мы идем к северному краю земли, — сказал Эртхиа, — туда, где холодные волны Последнего моря разбиваются о скалы, покрытые льдом. От пристаней Южного побережья мы хотим доплыть до великой реки запада и подняться по ней туда, где начинаются непроходимые леса. Брат мой, повелитель Хайра, нашел в книгах описание этого пути и необходимые карты, но они неполны и точность их — неудовлетворительна. Так считает Дэнеш, и я полагаюсь на его суждения. Однако это единственное, что удалось найти, других нет. Не хочешь ли взглянуть?
Он достал и развернул передо мной свитки. Я наклонился, не приближаясь.
— Что ж, в мое время они не были полнее! Мне не приходилось бывать западнее пределов Хайра, я пойду с вами и буду считать честью возможность разделить все превратности судьбы с такими спутниками.
— Что ты, что ты! Это для нас честь… — искренне возмутился Эртхиа, и ашананшеди кивнул, не отводя от меня внимательного взгляда.
Об араванах
Много позже, совсем под утро, мы укладывались спать, обсудив уже все, что можно было обсудить, и вдоволь наговорившись о предстоящей неведомой дороге. Я услышал, как Эртхиа, зарываясь поглубже в песок, шепотом сказал ашананшеди:
— Я и не думал, что он такой…
— Какой? — озадаченно переспросил Дэнеш. Я замер, прикусив губы. Эртхиа смущенно повозился и ответил еще тише:
— Рыжий…
С тех пор, как мой прапрадед взял в жены княжескую дочь из племени немирного, за непокорство и сведенного с лица Сувинских гор, в нашем роду в каждом поколении появляются рыжие. И поскольку кроме ан-Араванов в Хайре рыжего днем с фонарем не сыщешь, думаю, не сохранилось больше крови и семени народа араванов. А княжна, хоть и взята была не наложницей, а первой женой, осталась дикаркой и вскоре прапрадеда моего зарезала, неблагодарная. Тесть пощадил ее ради ребенка, которого она носила. Прапрадед мой единственным сыном был.
А княжна рожденного ребенка кормить не стала и на руки не взяла. Гордые они были, араваны. Тогда ее удавили. А ребенок выжил, вырос, только прозвище Араван прилепилось к нему вместо имени. И старшего сына своего Араваном назвал. Так появилось в Хайре новое имя, память о племени непокорном. Всех старших сыновей у нас в роду звали Араван ан-Араван. Я не был старшим, просто болезнь в считанные дни опустошила детские дворики и люльки в нашем доме, а меня не тронула.
О коне золотистом, созданном из ветра и огня
На рассвете Дэнеш указал на видневшиеся у самого горизонта каменные глыбы.
— В их тени мы проведем день. Но надо поторопиться. Сможешь ли ты поспевать за нашими конями, или солнце и зной не доставляют тебе неудобства? — обратился он к ан-Аравану.
Тахин покачал головой.
Ветер шевелил складки его одежды, подобные текучим языкам пламени. Быстрым движением сдернув плащ, Тахин взмахнул им, как бы набрасывая на спину коню. Словно сам воздух вспыхнул, пламя загудело, закрутилось смерчем, пойманный ветер наполнил полотнище, заметался в нем. Тахин прыгнул, повис на поводе вставшего на дыбы коня. Тот храпел и рвался, взрывал копытами песок, клочья пламени летели от его гривы и хвоста. Но Тахин изловчился, сумел — вспрыгнул ему на спину и погнал вперед.
Эртхиа схватил Дэнеша за плечи и тряс его, сам не замечая, и вскрикивал, подбадривая всадника. Дэнеш и сам от восторга вертел головой.
— Созданный из южного ветра! — кричал Эртхиа. — Из пламени! Из пламени! Конь золотистый!
Когда, усмирив жеребца, Тахин возвращался, по широкой дуге обходя заросли тамариска, Эртхиа кинулся ему навстречу и, поклонившись, воскликнул:
— Ты — первый, кто воистину оседлал ветер!
О колодце
На одиннадцатый день под вечер, когда уже поднялись со стоянки и тронулись в путь, вдруг задул горячий ветер, сильный, резкий. С ним налетел песок, так что казалось, что вся толща песка из-под ног просто поднялась и смешалась с воздухом, и мчится неведомо куда, как ошалевший табун.
Тучи летящего песка скрыли небо и землю. Как искры огня, песчинки обжигали кожу, пробиваясь сквозь одежду и платки, которыми путники закрывали лица. Мелкая жгучая пыль забила ноздри, залепила рот. На зубах скрипело, отплевываться не стало слюны. Глаза, набитые песком, саднили. Коней вели в поводу, обмотав и им головы платками, и старались держаться поближе друг к другу, чтобы не потеряться. А ветру того и надо было: он набрасывался, сбивал с ног, хлестал по глазам, пригибал к земле, выпивал последнюю влагу из иссушенных тел, с каждым вдохом вонзался в гортань. Лечь бы, накрывшись плащом, но кто улежит под одним плащом с пламенем, затаившимся в Тахине? А кинуть его одного добычей буре невозможно. Эртхиа решил: пропадать, так всем. Судьба, значит. И Дэнеш сказал, что погибнуть они могут равно и укрывшись лежа под плащом, и продолжая путь. И повел всех вперед.
Дэнеш шел и шел, а Эртхиа за ним, не решаясь спросить, знает ли еще Дэнеш, куда им идти и сколько. Только покорность Судьбе и доверие к другу заставляли его из последних сил переставлять ноги. Последним шел Тахин, то и дело поглядывая сквозь опухшие веки на переметную суму на спине Руша. Там, замотанная в шелк и укрытая в футляре из толстой промасленной кожи, спасалась от непогоды дарна. Каждое движение зрачков отзывалось резью, и Тахин в конце концов уже только на дарну и смотрел и шел за нею.
Селение выросло перед ними прямо из песчаного вихря, когда надежда уже оставила Эртхиа. Они прошли между домами, не встретив никого, и вышли на длинную площадку посреди селения. Дэнеш вдруг пропал, как сквозь землю провалился. Ут-Шами остался стоять, опустив морду к земле. Эртхиа выпустил повод и подошел посмотреть. У самых его ног зияло круглое отверстие в земле, и вниз вели осыпавшиеся ступени. Края были приподняты, так что песок, разогнавшись от ветра, перелетал через отверстие, не засыпая его. На дне, на глубине в три человеческих роста, едва видно было какое-то смутное движение. Пахло водой.
— Спускайтесь! — раздалось оттуда. — Здесь прохладно.
— Колодец! — обрадовался Эртхиа. И полез в суму доставать кожаное ведро. Бросил его Дэнешу, оставив в руке конец веревки.
Лишь напоив коней, Эртхиа спустился вниз, окликнув стоявшего в нерешительности Тахина. Всадник из Сувы двинулся к колодцу так неуверенно, что в любом на его месте, кроме него самого, Эртхиа заподозрил бы страх.
