— Не знаю, зачем я живу эту жизнь. Нет ни цели, ни пути к ней. Ваш путь — мой путь.
И добавил, щуря на синий простор черные глаза в золотых ресницах:
— Чего мне бояться? Разве я живой?
Дэнеш потянул Эртхиа за рукав и они пошли вверх по улице, к базару. Тахин вскоре догнал их.
О бане
Бани в Удже, городе приезжих, многочисленны и издавна соперничают между собой. Одна украшена рисунками, так что мысли смущаются у смотрящего и разум улетает от восторга. В другой такие составы добавляют в воду купальни, что после омовения у человека расправляется грудь и возвышаются мысли. В третьей искуснее прочих мастера удаляют тестом из мышьяка и извести волосы с тела. Четвертая славна своими банщиками, которые моют, и мнут, и растирают так, что человек выходит от них как заново рожденный. А в пятой невольники, не достигшие зрелости, подобные лунам, подают напитки и легкие угощения, обмахивают опахалами, играют лукавыми взглядами и прочие услуги оказывают посетителям с усердием и безотказно.
И так соперничают между собой уджские бани, и в каждой есть то, и другое, и третье, и все, чему быть надлежит, но в одной лучше одно, а в другой другое.
А лучшая из всех бань — баня Камара, потому что из всего лучшее всех видов — у него.
Эртхиа бросил установленную плату за троих в раскрытый сундук у входа, они с Дэнешем оставили на лавке одежду, сняли с веревки полотенца, обмотали бедра и пошли к купальне. Тахин сказал: подожду вас там, — и вышел во внутренний двор, окруженный галереей, обсаженный кустами роз, вымощенный цветной плиткой. Огляделся вокруг, опустил глаза, сел на мраморные ступени и укрыл лицо в ладонях. Уйти, не предупредив, было нельзя. Так и сидел, и звонкие, и томные, и задорные голоса невольников перелетали над ним дерзкими шутками, нежными зазывными песенками.
Как же его звали? Если я даже не могу вспомнить его имени, даже не могу вспомнить, спросил ли я о его имени у продавшего мне его. Как его звали? И зачем мне это сейчас? Мало мне бед, что новую нашел: не могу вспомнить имени его. Надо, а не могу. Надо? Зачем?
— У меня баня, конечно, поменьше этой будет. Но лучше.
Эртхиа, взмотнув мокрыми кудрями, опустился на ступени слева от Тахина, не возле, а так, чтобы не задеть его случайно брызгами. Дэнеш присел рядом. Банщики подошли к ним и стали разминать им спины и плечи.
— А чем тебе эта нехороша?
— Хороша. А у меня лучше, — заупрямился Эртхиа.
— И купальня лучше?
— И купальня.
— И вода горячее?
— И вода.
— Да уж… — протянул Дэнеш. — И все лучше?
— Ну, ты мне не веришь! — запальчиво упрекнул Эртхиа. — Я говорю: лучше.
— И ароматы лучше?
— И ароматы.
— И невольники? — сощурился Дэнеш, обводя рукой дворик.
Эртхиа деловито огляделся, губы поползли в снисходительной усмешке. Да как фыркнет, засмеется, мотая головой. Хлопнул Дэнеша между лопаток, Дэнеш ответил тем же.
— На что мне? Этих мне не надо. А банщики у меня будут искуснее.
— Будут? — усмехнулся Дэнеш. — Будут?
— Ну, — не смутился Эртхиа, — я баню достраиваю, немного и осталось. Но можешь не сомневаться: это будет лучшая баня в семи частях света. Но раз ты завел речь о невольниках, то вот у моего отца видел я и получше.
— У твоего отца, — буркнул Дэнеш, — ты мог видеть только одного.
— О нем и говорить нечего! Эти вот и серьги ему подавать не годятся.
— Это верно, — сокрушенно вздохнул рядом некто с бородой до середины живота, весь облепленный мокрыми завитками, даже на лопатках у него кудрявился черный мех. — Был здесь один, а теперь и посмотреть не на что. Незачем стало к Камару ходить. Разум есть у человека? Иметь красавца, ради которого весь город к нему собирался, подобного хрусталю! — и продать. Да ни за какие деньги! Эх… Пока этот Бали здесь не появился, казалось: во всем мире нет красавцев, подобных камаровым. А теперь, как он был здесь и не стало его, нечего и ходить расстраиваться. Лучше к Заману пойти. Были уже у него? Нет? У него внутри бани особый дворик устроен и купальня в нем, а в стене потайные окошки сделаны. Туда лучшие красавицы приходят, и можно смотреть, сколько золотых не жалко.
— Смотреть? — переспросил Эртхиа. — И что с того?
— Не рабыни замановы, — понизил голос волосатый, — а вольные девушки из города. Мыться приходят.
— Это что же за паскудство? Они мыться приходят, а за ними подглядывают? Ну и мерзавец твой Заман.
— Мой не мой, мерзавец не мерзавец, а только все об этом знают, и девушки знают, походит такая с месяц в заманову баню, глядишь, и на приданое себе соберет.
— Так они продажные? А шуму-то…
— Ты сам, сын достойного отца, прости, ни его, ни твоего имени не знаю, ты сам и только ты сам поднял шум. Все об этом давно знают, и порядок у Замана строгий: смотри, сколько душа вынесет, а за стену — ни-ни. Где же видано, чтобы мужчины и женщины вместе мылись? У Замана баня, а не дом утех. Смотри, пока спину разминают, а не вынесет душа — иди, куда вздумается, места всем известны, да и у самого Замана поблизости заведение имеется, далеко идти не придется. А совсем невтерпеж — красавцы у Замана не хуже камаровых. Вот раньше, когда Бали был здесь, даже к Заману меньше ходили. А посмотри, сын достойного отца, раз уж ты не желаешь имени своего открыть, посмотри, какой малыш на тебя заглядывается. Хоть и не Бали, нет, не Бали…
— Что это за Бали такой? — поторопился Эртхиа, делая невольнику знак уйти подальше с глаз, потому что у Тахина побелели ноздри и рот вытянулся в нитку. Мальчик, оттого что на него обратили внимание, расцвел улыбкой и с готовностью взялся за узкое полотенце на бедрах, как бы собираясь распустить его. Дэнеш с тряхнул с плеч руки банщика, взял мальчишку за плечо и повел его, и скрылся в темноте проема.
— Что за Бали? — обрадовался волосатый. — О, это хрусталь несравненный, и описывать его не хватит слов. А приключилось с ним следующее. Он был учеником у сапожника, и как-то ходил по его поручению, и возвращался поздно, уже стемнело, и встретил двух человек из соседей сапожника. А те его и задержали, набросились, как осы на сладкое, не отпускали, пока ночная стража с фонарями их не спугнула. Насильников и след простыл, а мальчишку ноги не держали, — вздохнул волосатый. — Привели его к начальнику стражи, а там известное дело: заклеймили особым клеймом, а имечко его золотое внесли в список, и после этого ему одна дорога была. Сапожник его обратно не принял бы, да он и сам знал, не просился. Так не на улице же пропадать такой красоте, не на пристанях же! Кроме красоты невыносимой, ум у него был, хоть редко это совмещается. И пошел к Камару, потому что его баня лучшая в городе. Камар его осмотрел и остался доволен, выучил всему, что знать надлежало и выпустил в этот дворик. Остальным камаровым мальчишкам только и оставалось, что утопиться всем в купальне. Люди до темноты сидели, очереди дожидаясь. Ах, — махнул рукой волосатый. — Разве другой такой найдется?!
