— Дадут ли нам хлеба? — в сотый раз, задыхаясь, спросила Атхафанама.
— Дадут, — терпеливо ответил Илик. — Путника оставить без помощи — грех.
Первые камни упали им под ноги. Они не поняли сразу и продолжали подниматься по тропе, еще не слыша как затихло селение и только один плакал ребенок, обиженно и сердито, пока камень не ударил Атхафанаму в грудь, а другой попал ее спутнику в голову, и Рукчи упал, и сним упала цеплявшаяся за него Атхафанама.
Она просила: впустите нас, мы здоровы, у нас нет болезни. Мы просто устали, нам нужен отдых. Она просила: мы не войдем в селение, мы останемся здесь, на дороге, но вынесите нам немного хлеба и молока, у вас ведь есть козы. Немного хлеба, сыра и лука, у нас есть чем заплатить, люди. Мой брат ранен. Дайте нам воды и огня, дайте нам еды. Мы уйдем подальше и переночуем где-нибудь там, за горой. Мы четвертый день без воды и пищи, но у нас есть чем заплатить, люди, не дайте нам погибнуть у вашего порога.
Но ответом ей было молчание, потому что жители стыдились отказать ей, а впустить путников боялись, и едва Атхафанама делала хоть маленький шаг в сторону селения, в нее летели камни. У нее не было воды, чтобы побрызгать Илику на лицо, и когда она сама пошла искать здешний источник, за ней следили и стрелами отогнали ее от воды. Она пошла бы и под стрелами, но если бы она умерла, какая была бы в том польза для Илика? И она вернулась и села так, чтобы своей тенью укрыть его голову от солнца, и сняла платок и махала им над его лицом, и вытирала кровь.
Илик очнулся, похвалил ее, что все сделала правильно, ощупал рану.
— Бровь рассекли. Всегда много крови. Испугалась? Это не страшно.
— Ты был как мертвый.
— Ты на себя посмотри. Разве можно плакать, когда лицо в пыли? И нельзя плакать на виду у больного, джаит.
Атхафанама всхлипнула, растерла по лицу слезы, засмеялась вместе с Иликом.
— Как ты?
— Живой. Давай переберемся отсюда в тень. И лучше уйти подальше, пока не стемнело. Они так боятся, что могут убить нас, лишь бы мы не прокрались в селение ночью.
— Они к нам близко не подойдут.
— А стрелы?
Атхафанама вздохнула.
Илик с трудом поднялся, опираясь на руки и плечи Атхафанамы. Они побрели сквозь заросли орешника и в глубине упали на землю и прижались друг к другу, обнялись, ища и находя друг в друге утешение и надежду.
— У меня нет сил идти дальше, — шептала Атхафанама, — что с нами будет?
— Завтра все будет хорошо, — обещал Илик, сам не веря, потому что боль в голове усиливалась и он с трудом сдерживал тошноту. — Завтра все будет хорошо. Сон вернет нам силы.
— Почему они так с нами поступили?
— Они боятся хассы. Они правы. Если бы я был лекарем в этом селении…
И замолчал.
— Илик! — испугалась Атхафанама. — Что с тобой?
— Тише. Спи. Нам нужно спать. Спи.
Атхафанама вздыхала, вздыхала, да и заснула. Илик еще долго маялся, перемогаясь, но наконец и его подхватил сон, закачал, закружил — едва он успел оттолкнуться от царицы, отвернуть лицо. Его вырвало на камни желчью и слизью, и он долго кашлял и всхлипывал, и не мог унять икоту. Атхафанама вытерла ему лицо краем платка и поднялась на ноги.
— Ты куда?
— За водой.
— А знаешь, где?
— Знаю.
— А что раньше не принесла?
Атхафанама ничего не ответила.
— Не ходи, — окликнул ее Илик. — Тебя убьют, и я умру. Завтра найдем воду.
— Завтра мы умрем, — кусая губы, крепясь из последних сил, пообещала Атхафанама. — Никто не пустит нас к воде.
— Иди сюда. Ложись. Завтра все…
И замолчал опять.
— Илик! Не надо, Илик, не смей, не оставляй меня, я тебе не велю, не смей!
И причитала тихо и страстно над братом своим, и не потому не кричала, что боялась назвать на их голову жителей селения. А страшно было голос возвысить: голосят над мертвыми. Чуть не шепотом бранила царица Рукчи, чтобы не смел умирать: что ей делать тогда, куда идти? В темноте и страхе путалась, не умела разобрать, жив ли — или можно и впрямь голосить, оплакать и себя заодно. Приникла к груди Илика, но свое сердце так билось и ухало, что опять ничего не смогла разобрать. Вспомнила, как учил Илик, стала искать бьющиеся кровяные жилы на шее. А в ладонях своя кровь билась тугими толчками.
И не услышала сразу шороха и треска в зарослях, а когда услышала, совсем близко, испугалась так, что руки-ноги отнялись. Либо зверь охотится, либо из селения убивать пришли. Не дыша, повернула голову.
Высокий человек, одетый странно, вышел к ней, одной рукой отводя ветки, другой прижимая к груди широкогорлый, узкий книзу сосудец. Из него выходил розоватый свет и лежал на спокойном лице незнакомца, на красных кудрях, на ярко-белой одежде, окутывавшей плечи.
Он посмотрел на Атхафанаму, и она, встретив его взгляд, тут же и расплакалась от облегчения, что не одна уже и не самая сильная.
— Не бойся, — вытирая слезы, попросила она. — Он не болен. Это не хасса. Клянусь, он ранен только.
А незнакомец кивал ей ласково, словно наперед зная все, что она скажет, и как все на самом деле, и что с этим делать, — и зная самое главное: все будет хорошо.
Атхафанама успокоилась, приняла из рук незнакомца сосудец с огнем (глиняные бока обожгли ладони) и стала послушно собирать сухие ветки и складывать костер. А он сам опустился на землю и взял голову Илика себе на колени, обхватил ее ладонями, поднял лицо, закрыл глаза и так замер.
Атхафанама ловко сложила костерок, но не решалась поджечь его, ожидая слова незнакомца. Смиренно сложила на коленях руки, опустила ресницы, чтобы и взглядом не помешать удивительному гостю.
Лицо Рукчи наконец порозовело, ресницы дрогнули, он задышал глубоко и открыл глаза. Встретился взглядом со своим исцелителем и остался лежать неподвижно, давая ему закончить работу. Спустя небольшое время незнакомец убрал руки с его головы и улыбнулся.
— Не будешь спать три дня и три ночи. И не старайся заснуть. Бодрствуя, сам себя исцелишь. При ударах головы надлежит поступать так.
— Меня учили по-другому… — пробормотал Илик.
— Лечу я, мне и отвечать, — сказал незнакомец. — Я начал по-своему, так и продолжим.
— Согласен. Испробую на себе, тогда и буду судить о твоем способе.
— Так, — согласился незнакомец. — Тебе нужно много пить, а есть как можно меньше.
— С этим не поспоришь, — заметил Илик. — Тем более, что ни воды, ни пищи мы не можем достать.
— У вас все будет. Огонь уже здесь, остальное несут следом… Мне пора. Запомни: лежать в покое, но не спать, пить, но не есть. А ты, разумная женщина, плесни из горшка на хворост, когда я уйду. Будь осторожна, этот огонь прилипчив, и не просто его погасить. И проследи, чтобы твой спутник в точности соблюдал мои наставления. Дважды я ни к кому не прихожу. Прощайте.
