На самом деле он выбрал дорогу в Кав-Араван, потому что путь этот был когда-то для него страшен, но в Кав-Араване он жил надеждой, и ждал, и дождался встречи. А возвращение из Кав-Аравана было любимейшим его путешествием. Ехали вчетвером: Эртхиа, озаренный весь своим чудесным возвращением с той стороны мира и нетерпением обрести обещанное царство и своих прекрасных жен; Айели, живой, заплаканный и счастливый надеждой увидеть повелителя Лакхаараа; молчаливый как всегда Дэнеш — и сам Акамие, еще не царь, еще свободный, еще вправе сквозь тревогу предчувствовать счастье.
И теперь, день за днем повторяя в игре два эти путешествия, он заклинал Судьбу, не выпрашивал и не приставал назойливо, но как бы невзначай напоминал: приведи ко мне его, ты ведь сделала это однажды, что тебе стоит? Теперь я знаю, что я выберу, и даже Эртхиа не удастся отговорить меня…
— Вот горы и долины, вот реки и водопады. Вот города и сады вокруг них, — объяснял тем временем Хойре, — а это постоялые дворы. Кто попал в город, пропускает ход.
— Почему?
— А базар! А красавицы!
— Хм… Ну ладно. Но ты потише о красавицах, — буркнул ан-Реддиль, покосившись на завесу, отделявшую часть комнаты.
Там, скрытые от посторонних взглядов, сидели Уна и Унана. Они тоже участвовали в празднике: разве не их проворные ручки приготовили лучшие лакомства для драгоценного гостя? Теперь и им можно было повеселиться за чашей вина и веселой беседой, и, поскольку ан-Реддиль принимал своих гостей запросто, можно было не чиниться и время от времени вставить словечко в беседу мужчин. Им было видно все сквозь нечастое переплетение, потому что они сидели близко к завесе, а вот их видно не было, только тени от их рук взлетали и падали.
Арьян понимал, конечно, что при таких гостях не стоило и прятать женщин: Акамие ему сам давно сказал про себя, на Сиуджина достаточно было раз взглянуть (он хоть и оделся, и причесался попроще, но белилами не пренебрег и веер держал изящно в легких пальцах), а про Хойре и говорить нечего!
Но можно ли было лучше выказать уважение к странному и удивительному повелителю Хайра, чем приняв его в доме, как мужчину?
А перед завесой лежали, придремав, собаченьки, свет переливался на их вычищенных лоснящихся шкурах, когда они приподнимались, чтобы сладко зевнуть, выгнуться, нетерпеливо заклацать зубами, зарыв нос в шерсть над хвостом, почесаться хорошенько, с сопением и стоном.
— Да что в этом дурного? — шепотом оправдывался Хойре. — Это ведь игра только…
— Что ты можешь понимать в женщинах… — под мгновенно поймавшим его взглядом царя Арьян проглотил следующее слово и опустил глаза.
— Уж таковы они: сегодня будут смеяться, а назавтра скажут, что я нарочно в городах задерживался, — пошутил он виновато.
— А вместо камушков, — сказал Акамие, — мне сделали фигурки всадников из разных видов дерева, чтобы отличались цветом. Серебристый — из самшита, белый — из кизила, из сумаха желтый, а этот светло-коричневый, как наш Хойре, — из вишни. Про другие не помню. Сыграем?
— А если два всадника окажутся на одной черте, второй убивает первого, как в «Погоне», — загорелся ан-Реддиль.
— Что такое «Погоня»?
— У нас в Улиме есть игра, похожая на эту, с преследованием.
— Хорошо. Но тот, кого «убили», может начать путешествие сначала, — попросил Акамие.
— Только когда выпадут шестерки, — уточнил Арьян.
— А карту нам рисовали ашананшеди, и она точная, и по ней разрисовали доску для игры, — сказал Акамие. — Но тот, кого убили, пусть начинает игру сначала.
— Если выпадет дюжина.
— Мы тоже хотим играть с вами, — послышался нежный голосок из-за занавески.
— Да-а! — вторил ему еще один.
— А как же вы будете играть? — весело спросил Акамие.
— А мы возьмем свои кости и будем здесь кидать, а вам — говорить, что выпало. Вы наших всадников и переставите.
— А если вы станете хитрить? — покачал головой Арьян и посмотрел на царя: в самом деле им — можно?
— Не станем! — отвечали из-за завесы.
— Я буду присматривать за Уной.
— А я — за Унаной!
И стали играть вместе. Полночи играли. Потом, засидевшись, вышли на воздух, и Арьян показывал им, как умны его собаченьки: объяснив про гостей, что они все друзья, приглашал желающих спрятаться в темноте сада, а Злюка или Хумм мигом находили их по запаху, да не просто так, а из троих спрятавшихся на выбор — кого хозяин назовет. Найдут, возьмут руку между зубов мягко-мягко, и ведут к Арьяну.
— Дома так играли, — вспомнил Арьян. — Взрослым некогда, а эти — нашим детям и сторожа, и няньки.
Потом попросили ан-Реддиля спеть, и он спел им песен во множестве. Решили, что непременно в следующий раз Сиуджин захватит с собой пиба — он меньше тиня и его можно будет пронести незаметно.
— А услышат? — обеспокоился Хойре.
— И что? — беспечно отмахнулся Акамие. — Кто узнает пиба, если его не слышал никогда? На нас все равно не подумают. Никому не догадаться ни за что, где мы. Какая радость! Я так устал томиться во дворце. Узником был, узником и остался.
— А хорошо было бы выехать за город, в сады или в долину у реки, поставить шатры, взять с собой певцов и плясуний, пить вино и веселиться! — замечтался Арьян. — Охотиться поехать в горы. Хумм и Злюка валят медведя один на один, ты такого еще не видел, мой царь! — большой, грузный, заговорив о мужской забаве, он оживился, вытянулся вверх, тяжелые черты его лица осветились радостью.
— Не надо об охоте, дорогой мой ан-Реддиль. Единственная моя охота мне дорого стоила — и если бы только мне! А вот просто выехать в степь, хоть ненадолго… Оно, конечно, можно, но… Обо мне слухов не прибавится — некуда уже, и нового ничего не придумают. А вот тебе, Арьян, потом не отмыться.
— Если переодеть царя должным образом, так, чтобы его никто не узнал, то можно это устроить, — заверил Хойре.
— Не узнают, как же! — привычно отмахнулся от евнуховой мудрости ан-Реддиль. — С такой-то походкой! Тут хоть как переодевайся.
— Что походка! — так же привычно отмахнулся Хойре от поспешного суждения улимца. — Верхом он себя ничем не выдаст.
— Ты неправ, мой дорогой, — сказал Акамие. — Брат мой Эртхиа бранился, что в седле я недостаточно ловко держусь.
— Я не знал, что ты умеешь держаться в седле… — удивился Арьян.
— Вот что за слава у меня! — пожаловался Акамие Сиуджину. — А ведь я участвовал в аттанском походе.
— Правда, — смутился ан-Реддиль. — Как я мог забыть? Ну так беды нет. Что ты не можешь отучиться от того, чему был обучен в детстве, — это беда. А в седле держаться ты просто недоучился. Это можно исправить. Видно, твой брат жалел тебя, и зря. Я берусь в три дня сделать из тебя всадника, какого не отличишь от прочих. Вот только…
