Здесь уже не обида, а жалость к себе, а больше — к своей любви, так ненадолго оправдавшей и возвеличившей его рабскую участь, жалость безудержная скрутила сердце, как прачка — выстиранную рубаху.
— Кровь во мне потекла в обратную сторону, твои слова уничтожили обиду и ненависть, я узнал любовь. Так хотела Судьба, она велела моей любви спасти тебя. И она же велела твоему сыну помочь мне. Иначе как бы исполнилась ее воля?
— Значит, спасая тебя, он и меня спас. С этим ясно. — усмехнулся царь. — Для того он и шастал на ночную половину, ночи проводил в твоих покоях…
Бросившись на колени перед царем, Акамие торопливо клялся:
— Ничего дурного мы не совершили! Не развязывал пояса Эртхиа в моих покоях, кончиком пальца меня не коснулся.
Царь пристально взглянул на Эртхиа. Тот опустился на колени, мрачно кивнул.
— Ходил. Свитки ему носил. Читали вместе. Беседовали. Другого и в мыслях не было. Каково ночи напролет проводить в одиночестве и грусти? — с ревнивой обидой за брата, с изумившим самого упреком вырвалось у Эртхиа.
— Не твое дело! — сурово одернул его царь. — Заступник… Возьми свои каракули.
И протянул Эртхиа обрывки его записки. Пот крупными каплями выступил на побелевшем лбу Акамие.
— Так ты давно знал? — прошептал он.
— Давно бы знал — давно и убил бы, — отрезал царь. Встал с трона, прошелся по помосту. Эртхаана — змея. Вот за кем глаз да глаз нужен. Эти же мальчики… Все равно, не пристало царевичу водить дружбу с рабом, хватит с него Аэши. И уж не по чужим опочивальням искать ему друзей.
— Высечь бы вас обоих, да жалко твоей кожи, мой шелковый. И этого молодого дурака жалко. Благородство без ума, что бахаресай без узды. Сам шею сломаешь и других погубишь. Ради моего спасения прощаю обоих.
Царь спустился с помоста, подошел к Эртхиа.
— Тебе заточение пусть послужит уроком. А чтобы не шастал по чужим цветникам, пора завести свой сад. Мы найдем тебе занятие на ночь. Готовься к свадьбе.
Эртхиа радостно вспыхнул, поймал руку отца, прижал к губам. Царь, помедлив, отстранил его.
— И дорогу забудь в покои Акамие. В другой раз не прощу. Себя не жалеешь, за него бойся. Ему дороже платить. А теперь ступай, обрадуй мать.
Эртхиа вышел, не осмелившись и на короткий прощальный взгляд в сторону Акамие. Еще гулял между лопаток озноб.
Тогда Эртхабадр, не приближаясь к Акамие, сказал ему:
— И ты, мой нежный мудрец, радуйся. Учитель Дадуни теперь будет свободен. Ведь негоже женатому мужчине на уроки бегать. Велю Дадуни учить тебя, раз столько радости моему драгоценному в пыльной мудрости свитков.
Акамие на коленях прополз несколько шагов, путаясь в покрывале. Поцеловал руку царя еще холодными от страха и обиды губами.
— Все останется по-прежнему, — уронил царь. — Для твоего же блага. И не думай слишком много о том, что я тебя люблю. Это правда. Но это ничего не меняет. Помни, кто ты, и мне не придется напоминать тебе об этом.
Кто я, кто я? Твой раб, твой сын, твой возлюбленный? Акамие стиснул зубы. Что толку спрашивать, все сказано. Однако…
— Так скажи мне, мой господин, еще одно! — и Акамие позволил крупным слезам пролиться из глаз. Глянул на царя доверчиво и нежно, потупил взгляд.
— Что еще? — наклонился к нему царь.
— Чего ты хочешь от меня… покорности? Или любви?
— Так ты любишь меня? Это правда?
Одной рукой царь стиснул Акамие оба запястья. Акамие вздрогнул беззвучно. Нет, под покрывалом вздрогнули подвески и ожерелья, отозвались робким бренчаньем.
— Ты правды хочешь, царь? Вот, я на коленях перед тобой, благодарность моя велика: ты простил меня за то, что я тебя спас.
— Замолчи, твоя дерзость…
— Моя любовь! Казни, но дай сказать. Этой ночью ты был нежен со мной, и вчера… А теперь будто подменили тебя. Так вот я скажу: я люблю тебя сильнее, чем раньше боялся. Страхом отвечают силе, но любовью — только любви. А моя любовь убила страх. Убей теперь меня, если тебе неугоден раб, не знающий страха.
— Хватит.
— Или люби…
Царь отпустил руки Акамие, отошел. За окнами ворочались тяжкие тучи, провисая над долиной. Только сейчас Акамие заметил, как темно стало в комнате, не по-вечернему темно. Будет дождь, вымокнут в саду розовые кусты. Сказать, чтобы набрали воды, вымыть волосы… Или уже не стоит? Сердцу совсем не больно теперь. Так бы и умереть, в усталой бесчувственности. Или рано сдаваться? Нежными пальцами и не такие кулаки разгибали. Снова лгать…
— Бывает ли покорность без страха? — спросил царь от лилово-серого окна. — Вчера я любил тебя, а сегодня? Ты задаешь вопросы, мальчик. Я отвечаю вопросами. Будут ли слаще твои ласки без привкуса страха?
— Ты уже знаешь, мой господин.
— Да, знаю. Все останется, как было. Вчера и сегодня. Мой любимый раб.
Только покинул Эртхиа дворец — тут же кинулся обратно в Башню Заточения. На ходу бросил широкий браслет потрясенной страже, перескакивая через ступени помчался на верхнюю площадку. И приплясывал там, пока стражники не подоспели.
Там снова стояла вонь. Правда, не такая, как у Эртхиа — в той темнице вообще никогда не убирали. Бросившись на шею изумленному Ханису и расцеловав его, Эртхиа вытащил аттанца на площадку перед темницей.
— Болваны! — прикрикнул он на возроптавшую стражу. — Немедленно рабов — и чтобы здесь все блестело.
И обернулся к Ханису, расплескивая радость и ликование из распахнутых глаз.
— Жив отец! Жив и несомненно здоров, потому что добр, как никогда. Вещи небывалые и невероятные: меня простил, Акамие простил, мне говорит, к свадьбе готовься. А брат, по-моему, теперь у него в милости! — Эртхиа улыбнулся не без лукавства.
Ханиса передернуло. Нои у Эртхиа улыбка тут же погасла, он развел руками:
— Раз такова его судьба, уж лучше так, чем…
— Чем же лучше? — усомнился Ханис. Но вдруг схватил Эртхиа за плечи, притянул к себе. — Жив царь? Ты уверен?
— Да я вот от него — и Акамие с ним, бежать ему то ли не удалось, то ли он сам вернулся, привез лекарство…
— Не может быть. От смерти лекарства нет, — Ханис поднял задумчивый взгляд к высокому Солнцу, которое ему светило и сквозь тучи.
— Что ж, ты мне не веришь? — вспылил Эртхиа, сбрасывая с плеч руки аттанца. — Говорю тебе, жив, и я вот только что от него.
Ханис покачал головой.
— Это второе дело, которое я не могу ни понять, ни принять на веру. Но если ты говоришь, значит так и есть. Много странного и необычного происходит нынче.
— Что ж тут странного? Бывало и раньше, умирающие выздоравливали, если того хотела Судьба.
